ночам серебряный блеск светящегося планктона! Не хватало только морских русалок, но нам их обещала, добродушно подсмеиваясь, команда судна. «Вот доплывём до Австралии — тогда увидите такие вещи, что и во сне не снилось!» — говорили они нам.
Понимаете ли Вы, читатель, с каким нетерпением ждали мы высадки на берегу нашей судьбы?!
Пришвартовались мы к причалу Фримантла (аванпорт г. Перт) в полдень. Особенного восторга от серых построек-складов мы не ощутили. Сойти на берег было нельзя. Набрав свежей воды, фруктов и продовольствия, в тот же вечер мы пошли курсом на Сидней. Опять несколько дней морского ландшафта, дельфины, качка — и мы подходим к гавани Сиднея. Вот тут-то и забились наши сердца быстрее!
АВСТРАЛИЯ, АВСТРАЛИЯ!
Тогда, в 1949 году, Сидней не был так красив, как сегодня. Но хорошо защищённая гавань, зелень его садов и голубизна водного пространства, по которому скользили, как водяные букашки, яхты и парусные лодки всех сортов и размеров — всё это было так прекрасно, что мы вздохнули, как вздыхают, придя домой.
Пройдя таможню, сели мы на поезд, который привёз нас в местечко Бэдхорст, в бывшие, теперь пустующие, военные лагеря. В огромных бараках, без каких-либо перегородок, помещались молодые пары только что приехавших переселенцев, соскучившиеся друг по другу (по ночам барак трясло, как во время землетрясения). Мы чувствовали себя совсем, как дома. Грусть по Родине ещё не начала проявлять себя. Всё новые впечатления оттесняли её на «потом». Огромные сосиски с луком и картошкой на завтрак, хлеб с маслом и вареньем, или ни кому из нас ещё не известная, но довольно вкусная коричневая размазня «Веджемайт», чай или кофе к обеду. На ужин почти то же самое, но двойные порции мяса, фрукты и печенье или мороженое.
Всё это заполняло наши желудки до тех пор, пока не приелось. Мы стали стараться разнообразить дневные меню своими собственными средствами. Те, у кого были доллары или немецкие марки, пускали их в оборот. Те, у которых их не было, ухитрялись их зарабатывать. Играли в карты, давали частные уроки английского языка, математики и других отраслей наук.
Мне, как ни к чему не способному, пришла в голову мысль: почему бы не пустить в ход мою, всё ещё упакованную в ящике фотостудию?
Широкие шерстяные одеяла (служившие нам по ночам и защищавшие нас от морально-негативного влияния наших соседей по кроватям), спускались с кровати до пола, образовывая, таким образом, тёмную «комнату» под кроватью. Там, лёжа на животе, я проявлял плёнки, накопившиеся у всех нас во время плавания от Европы до Австралии. У меня была и фотобумага, и увеличитель, и я делал очень приличные фотографии чуть ли не за полцены австралийских фотолабораторий. Помню, как на первые десять австралийских фунтов, заработанных мной «под кроватью», купили мы новые туфельки для Труды, а на остатки побаловали себя и двух наших друзей посредственным кофе и мороженым.
Нас скоро распределили по контрактам, которые мы подписали ещё в Германии. Два года отработать на месте, куда нас назначит Правительство Австралии, было нашим обязательством, как бы возмещавшим Австралии стоимость нашего переезда и устройства на рабочие места.
Людям старшего возраста, имевшим какую-то специальность, не совсем подходившую к работе с лопатой или молотком, приходилось туго. Надо было приспосабливаться и переучиваться, но таким, как я, всё было — «море по колено». Жене пришлось работать в церковной больнице на огромной машине, сушившей простыни, а меня, после вступления в члены профсоюза металлистов, послали на завод «Лейзац», который вырабатывал всевозможные изделия из стали, в том числе проволоку разных сортов.
Её тянули из горячих железных жгутов, сматывали, ещё горячую, машиной в мотки и складывали в штабеля под низкую железную крышу крыла постройки. Всё это с помощью специальных приспособлений без применения ручного труда. На улице, под солнцем, было около 30 градусов по Цельсию. Под крышей было 40–45 градусов.
В это пекло заходили 3 австралийца, нагружали горячие мотки на платформу, которую надо было сперва взвесить для регистрации веса тары, а потом её толкали по рельсам к пристани, где проволоку грузили на баржу. Надо упомянуть, что на платформу за раз грузили две тонны проволоки, а в рабочую смену грузилось 140–150 тонн. За эту работу платили три дневных заработка. Была только одна колея, и вторую платформу-тележку поставить было нельзя.
Случилось так, что один из австралийцев повредил себе ногу и не смог продолжать работу, по сравнению с которой тянуть баржи на Волге было просто лёгкой прогулкой. Начали искать замену. Первым вызвался здоровый эстонец. Продержался он только четыре часа. Вторым попытался заработать тройной оклад какой-то украинец — его пришлось приводить в чувство холодной водой уже в десять утра, через два часа. После этого никто не вызывался жертвовать своим здоровьем за тройной заработок. Дело в том, что оставшиеся на участке два австралийца не снижали темп и не замедляли свой бег с платформой-тележкой. Мотки катились без паузы, и беда тому, если кто проворонил семидесятикилограммовый моток горячей проволоки, катившийся на него из-под навеса, как бочка. Этот моток надо было поймать у тележки, подхватить и уложить на неё. Всего на платформу укладывалось около 30 мотков. Работали все мы в том цеху в майках и трусах, так было жарко.
Заметив мои бицепсы и широкие плечи, подошёл ко мне бригадир цеха и спросил, не попытаюсь ли я выдержать эту нагрузку и не смогу ли поддержать этих двух закалённых и привыкших к ней работяг. Что-то ёкнуло у меня в душе, но самолюбие не позволило отказаться. До конца дня оставалось лишь пара часов, и я рискнул. Эти два часа были мукой. Мотки вываливались из моих рук, я обжигал себя в самых разных местах, и только советы моих двух новых друзей по работе помогли дотянуть до сирены, звучавшей в конце рабочей смены. Дома я спал как убитый, но на утро всё моё тело ныло, и я понял, что это значит — «быть не в форме». Сказалось мое безделье во время работы у американцев и на пути в Австралию!
Началась новая смена. Сжимая зубы и приноравливаясь, как-то дотянул я до обеденного перерыва. Нагрузив платформу, нам пришлось ждать больше часа новую баржу у пристани. Этот перерыв опять помог мне выдержать до пяти часов. После смены мои новые приятели пригласили меня в пивную — «прописаться». По австралийской традиции отклонить такое приглашение было нельзя! Еле-еле держась на ногах, добрёл я с ними до пивной, а как потом очутился дома, вспомнить не могу. Помню, что каждый заказал по три пинты крепкого австралийского пива (пивная, по законам того времени закрывалась в шесть вечера; разрешалось остаться, чтобы допить то, что стояло на столе, но новые заказы не принимались). Помню, как австралийцы довели меня до трамвая, как попросили вожатого высадить меня поблизости моего жилья, но что было дальше, простите, не помню! Проснулся я от холода ночью, как-то дошёл до места, где я жил, и наутро был опять на ногах, но не на работе — подошли выходные дни.
Очухавшись кое-как от «прописки», но все ещё с ноющими мускулами всего тела, в понедельник катал и грузил я эту проволоку опять. Жара была ужасная. Воспользовавшись минутной паузой, забежал я в раздевалку, открыл холодный душ и, как был в одежде, простоял под холодной струей целые 60 секунд. Бегом назад! На меня с ужасом, смотрели две пары глаз моих коллег:
«Ты что, с ума сошёл? — спросили они, — Ты хочешь, чтобы тебя уволили? А где мы найдем замену?»
На заводе «Лейзац». Вывоз продукции из горячего цеха
Я понял — вставать под душ во время работы запрещено. Упасть в обморок от непривычной жары можно — тебя отольют водой, но самому освежиться в рабочее время… Нет, нет! Таков закон капитализма. Теперь в Австралии уже по-другому, профсоюзы стали более организованными, но тогда, в 1950 году, работая на частном предприятии, мы знали, что рабочий день — восемь часов, а один час — шестьдесят минут, и все они принадлежат работодателю!
В первые дни, когда я приходил домой, голова кружилась от выпитого традиционного пива, руки тряслись так сильно, что ложка с супом становилась пустой по пути в рот. Валился я спать рано, наутро
