освежал свое тело горячим душем, и так втянулся в профессию грузчика, что после того, как мои австралийцы ушли на другую, более порядочную работу, я стал бригадиром и покрикивал на двух несчастных «рабов», тянувших гуж изо всех последних сил, дабы не отстать от моего темпа. Но это был уже не тот темп! Мы не могли (или не хотели) гробить себя за сдельные.
Кончилось все это тем, что один из моих коллег уронил тяжелый моток проволоки на мою ногу, и мне пришлось лечь в госпиталь. После поправки меня перевели на другую работу. Нога все ещё побаливала, и мне позволили работать «по специальности» — проявлять плёнки и печатать фотографии на предприятии «Кодак». Тот короткий период моих, якобы «профессиональных» занятий, чуть ли не исковеркал жизнь и мне и моей жене!
Давайте пробежим коротко через события, так глубоко врезавшиеся в мою память. Вспоминать их и сладко, и больно.
Попав в фотолабораторию, к моему ужасу я понял, что заниматься любительской фотографией — одно, а работать с группой настоящих специалистов — это другое. Я отставал от других, портил бумагу и производил брак, не освоив ещё последнюю технику. Мне было стыдно смотреть в глаза моим новым коллегам по работе. В лаборатории работали только австралийцы.
И вот в эти первые дни я узнал, что под безразличным выражением их лиц скрывается тёплая и чуткая натура.
Все как бы не замечали, что дела мои шли плохо. Каждый и каждая старались незаметно помочь то советом, а то и делом. Один раз я заметил, как одна девушка (её звали Лорой) перепечатала всю мою испорченную работу и оставила её в конверте с моим именем. (Нам тоже надо было выполнять норму!)
Подойдя к ней и указав на её оплошность, я получил в ответ очень милую улыбку.
Она объяснила, что она уже выполнила свою норму и хотела помочь мне справиться с моей. Замешкавшись, я, как мог, поблагодарил её — мой английский был практически равен нулю. При этом я отметил её большие карие глаза, тёмные волосы и прекрасную фигуру.
Мы работали вместе в темной комнате для проявления фотографий. Иногда случайно, иногда с намерением мы касались один другого и, испытывая какое-то приятное чувство, опять то локтем, то бедром, давали друг другу знать о себе. Такие невинные шутки привели к тому, что, когда все уходили на обед, мы оставались как бы для выполнения срочного заказа в тёмной комнате и ласкались, как только ласкаются влюблённые. И действительно, нас так тянуло друг к другу! Мы встречались в парках, кино, в доме её родителей, уезжавших часто на пару дней на дачу. Мы не могли жить друг без друга! Обнимая меня при встречах, она смотрела на меня своими тёмными глазами и просила не расставаться с нею. А у меня и так голова шла кругом. Надо было решать нашу судьбу! Вот тут-то и вспомнил я последние слова моей матери, умершей у меня на руках.
— Сынок, живи так, чтобы было возможно без стыда вернуться по своим стопам, — наказала мне мать. — Если выбор будет трудным, подумай, что я сказала бы на это.
Вот так я и поступил. Решил, хоть и против воли, оставить всех и вся, и уехать подальше от Сиднея, всё спокойно обдумать и поступить так, как посоветовала бы мне мама. Попросив перевода на работу вне столицы, в провинцию, я получил назначение в бригаду, ремонтирующую железнодорожные пути в штате Новый Южный Уэльс. Работа была тяжёлая, жили мы в палатках, добираясь до места работы на дрезинах. Под шпалами, повреждёнными белыми термитами, лесным пожаром или потопом, мы часто находили или ядовитую змею, или ядовитых пауков. Проходивший мимо раз в день поезд притормаживал и отгружал нам продовольствие. Он же забирал новые заказы на завтра. Работали мы парами, один поднимал шпалу, другой стоял с лопатой, готовый к встрече с ядовитыми представителями мира пресмыкающихся. Мой напарник, поляк, был слаб физически, но его сильный характер спасал меня от серьёзных неприятностей с другими членами бригады — австралийцами. Те считали нас абсолютными дураками за то, что мы оставили позади «рабоче-крестьянский рай» и отдали себя во власть капиталистов, для которых надо работать, как лошадь, без надежды на похвалу, орден или доску почёта — только за деньги!
Не будучи пропагандистом по призванию, я пускался в глубокие рассуждения, переходившие иногда в жаркие споры, где в ход пускались и физические аргументы. Всему был виной мой плохой английский. Тут выручал меня мой напарник. Его английский был гораздо лучше. В Варшаве он преподавал историю. За это я с удовольствием работал за двоих, уважая его ум и выручая его при тяжёлой работе.
Всё это время меня преследовала мысль — что делать с Лорой? Прийти к решению помогла мне, не зная того, моя дорогая жена. Она узнала о моём местопребывании и приехала в близлежащую деревню. Я понял, что не имею права бросить мою верную подругу, оставившую из-за меня свою семью, друзей и родину. Голова моя уже работала нормально, и я порвал с Лорой, хотя её и любил. Следы того чувства остались и до сих пор! Жена мне потом рассказала, как родители Лоры предлагали ей или купить для неё дом или, покрывая все расходы, помочь ей вернуться домой в Германию, чуть ли не с откупной. Всё лишь для развода со мной, чтобы их дочь могла выйти за меня замуж. Отказавшись от их предложений, она начала искать меня. Спасибо тебе, Труда!
Говорят, время всё исправляет! Так оно и случилось. Труда устроилась работать в отеле близлежащего городка, и мы опять жили как муж и жена. По молчаливому соглашению мы ни разу не упоминали потом о случившемся. Работа шла своим чередом. С помощью моих кулаков я заслужил что-то вроде уважения среди моих коллег, все ещё слушавших мои «лекции» на тему: «Коммунизм и его вредное влияние на рабочих и крестьян всего мира». Надо сказать, что при помощи моего друга-поляка по работе, мне удавалось даже поколебать их веру в правдивость советской пропаганды, которую они получали от своих местных профсоюзных функционеров. Мой друг посоветовал мне не отрицать всю эту пропаганду с пеной у рта и не вбивать истину в моих оппонентов кулаками, а… соглашаться сперва, и потом, примерами из нашей жизни в Советском Союзе, убедить слушателей, что их жизнь при капитализме гораздо лучше. Так, путём сравнения цен на предметы потребления и зарплатой тут и там разъяснили мы нашим «рабам капитализма», что они живут в раю. После этого мы были приняты в бригаду не только официально, но и отношение рабочих к нам стало гораздо более душевным.
В бригаде железнодорожных рабочих. Справа — мой напарник-поляк, учивший меня спорить на политические темы, не прибегая к кулакам
Работая для Австралийского Правительства, а не на частного предпринимателя, можно было давать себе некоторые поблажки. Наш рабочий день вместо полагающихся восьми часов продолжался всего лишь часов пять. Остальное время мы или кипятили чай для отдыха, или просто сидели, поджидая поезда с нашими заказами. Всё это можно было объяснить тем, что мы «выполнили норму». В начале моего пребывания в этой бригаде мы с моим напарником (просто от желания согреться в хмурую погоду австралийской зимы), проверив первые десять шпал, сразу переходили на следующую десятку, но наш бригадир останавливал нас.
«Ребята, — говорил он, — не забывайте, что вы работаете по государственным контрактам! Приедет контролёр, увидит, что вы ушли так вперед от нас, и увеличит наши нормы!» На наше оправдание, что стоять без дела просто холодно, следовал его дружеский совет: «Попейте горячего чайку с нами».
Одним весенним днём, часа в три после обеда, заметили мы маленький пруд в стороне от полотна дороги. В пруду плавали жирные утки. Дождавшись субботы, пошёл я к этому пруду, прихватив малокалиберную винтовку. По дороге удалось подстрелить пару зайцев и лису. Выпотрошив добычу и повесив всё на ветку дерева, начал я подбираться ближе к воде, то согнувшись, то ползком на коленях. Вижу уток, подкрадываюсь ближе для верности попадания. Ближе, ближе… вдруг чувствую — что-то ударило меня в коленку! Оглядываюсь, вижу — змея! «Коричневая змея», очень ядовитая и злая, когда в опасности. Инстинктивно ударяю её под голову прикладом винтовки, отбрасывая метра на три в сторону! Вижу вторую, которая свернулась на том же месте! Не прицеливаясь, стреляю в её направлении, к счастью перебивая ей хребет. Змея в конвульсии!
На охоте
Смотрю в сторону — первая змея, укусившая меня, почти уже заползла в свою нору-дыру в земле.
