Кто молится, кто плачет, кто криком кричит. И сам царь там же — смотрит, чтобы какого послабления не вышло.
Подвели к Лобному месту, в черед на плаху, деда нынешних Орловых. Стрельцу перед ним голову отрубили, она скатилась ему под ноги, мешает пройти. Он ее ногой в сторонку откатил и шагнул к плахе. Петр это увидел, крякнул, ткнул перстом: 'Этого ко мне!' Преображенцы подхватили осужденного под руки и — к царю. Царь на него смотрит, он — на царя. 'Кто таков?' — 'Иван Орел, сын Никитин'. — 'Не много ли на себя берешь — Орлом прозываться?' — 'Я себя не прозывал, люди прозвали'. — 'Почему выю не гнешь, почему молчишь? Тебя ж на казнь привели?' — 'Так, а что мне, выть? Я не баба'. — 'Вижу… Ты погляди, князь-кесарь, какова орясина'.
Царь всех на голову выше был, а Орел ему не уступит, только покряжестее. Князь-кесарь, сложив пухлые ручки на брюхе, повел взглядом из-под приспущенных век.
'Помню, говорит, чертово семя. Даже на дыбе ни разу не ойкнул, только кряхтит да матерится… Под корень таких надо!' — 'Под корень недолго, жалко, такая порода переведется… Помилую — снова бунтовать будешь?' — 'Я не бунтовал я приказ исполнял'. — 'Знаем мы вас, послушных… Ко мне служить пойдешь?' — 'Нам все едино — мы люди служивые'. — 'Отпустите его! Явишься в Преображенский. Посмотрим, как ты служить умеешь.
Ну, что молчишь?' — 'А чего тут говорить? Явлюсь. Как служу — увидишь'. — 'Благодарить надо, пес собачий!..
Я тебе жизнь дарую!' — 'Ты, царь-батюшка, не лайся.
А жизнь мне не ты дал, она — от бога'. Глаза Петра бешено округлились, щека задергалась. 'Пошел прочь!
А то, гляди, передумаю, тогда узнаешь, что от бога, а что от меня…' Служил Орел Петру верой и правдой. Потом и сын его, не щадя живота, под Петром воевал. Петр ему за храбрость сам на шею портрет свой повесил на золотой цепи… Потом нарожал сыновей, и все пошли по родительским стопам, все пятеро вояки…
— Откуда, — спросил Сен-Жермен, — откуда у Алексея этот ужасный la balafre? [57] После войны с пруссаками?
— Нет, он ведь гвардеец, а гвардия Санкт-Петербурга не покидала. И рубец этот получен не на поле брани, а в драке. Если Григорей отличился в Цорндорфской битве, то Алексей отличается в битвах столичных. Можно сказать, первый дебошир и незакатная звезда санкт-петербургских кабаков… Я уж говорил, есть такой Шванвич — постоянный Алексея Орлова соперник по кабацкой части: кто кого перепьет, кто кого одолеет. Как сойдутся, так и пошло… Начинают с шуточек, кончают дракой. Вот как-то Шванвич слабину, что ли, почувствовал, озверел и палашом из-за угла полоснул Орлова. Другой бы от такого удара богу душу отдал, а этот выжил, только ликом страхолюден стал. Его все так и зовут Балафре — Рубцованный… Однако не подумайте, господин граф, что я стараюсь очернить Орловых в глазах ваших. Ни боже мой! По правдолюбию своему рассказываю, как оно все есть, а хулу возводить — у меня и мысли такой нету! И за что хулить? Можно только завидовать. Недаром они кумиры гвардейской молодежи. За что ни возьмутся, во всем первые — что в службе, что в пирушке, что на охоте…
Что-то они там затихли. Неужто Фортуна отвернулась от Орлова?
— Нет, — сказал граф, — просто банкомет завязал ей глаза.
— Вы шутите, — сказал Теплов. — Не хотите ли взглянуть? Может, и сами пожелаете поставить?
— Я никогда не играю в карты, — сказал граф. — Игра интересна, если в ней есть риск, неизвестность. А что же интересного, если все знаешь наперед?
— Как можно знать все наперед?
— Можно, месье Теплов, можно.
Они поднялись и подошли к играющим. Против банкомета понтировал только Алексей Орлов. Остальные, утратив деньги или смелость, толпились вокруг, наблюдая за борьбой титана. Посредине стола возвышалась горка золотых и серебряных монет.
— Ну, прямо битва Давида с Голиафом, — сказал наблюдавший за игрой измайловец.
— Кто ж тут Давид? — подхватил Алексей Орлов. — Этот немецкий сморчок, что ли? Не много ли чести — в Давиды его производить?
— Eine Karte gefalligst? [58] — осторожно спросил банкомет.
Это был аккуратный, чистенький немчик. Роста он был махонького, сухощавые черты лица мелки, глазки скрывались за стеклами очков. Насколько он во всем был мелок и щупл, настолько не по росту был пышен в одежде.
Плечи кафтана подложены, огромное накрахмаленное жабо подпирало подбородок, из кружевных манжет едва выглядывали пальцы. Тщательно завитой и напудренный парик казался меховой шапкой. Весь вид его свидетельствовал чрезвычайную аккуратность и добропорядочность.
— Давай! — сказал Алексей.
— Bitte! [59] — ответил банкомет.
Алексей заглянул в карты, на мгновение задумался.
На висках его выступили капельки пота.
— Еще! — Он посмотрел и бросил карты на стол. Банкомет мельком взглянул на них и, снимая с колоды карту за картой, укладывал их рядком.
— Schlup, — сказал он. — Ihre Karte ist geschlagen [60].
— Ладно, — сказал Алексей и вытряхнул из кошелька последние золотые монеты. — Давай еще.
— Bitte! — вежливо сказал банкомет и начал сдавать карты.
На этот раз Алексей выиграл, облегченно засмеялся и придвинул к себе удвоившуюся сумму.
— Погоди, перец, я те сейчас прищемлю! Ну-ка, давай…
— Bitte! — готовно согласился банкомет.
— Простите мое вмешательство, — сказал граф Алексею, — но я должен предупредить вас: вы играете с шулером.
Банкомет отпрянул от стола, бледные впалые щечки его начали розоветь.
— Это есть Verleumdung! [61] — закричал он высоким голоском. — Я пуду klagen… Шаловался! Я заяфиль полицай-директор… Герр барон Корф…
— Цыть! — прикрикнул на него Алексей. — Что, в сам деле жулик? А вы почем знаете?
— Отверните его манжеты, — сказал граф.
Стоявший по ту сторону стола измайловец схватил банкомета за правую руку и дернул манжет — из рукава выпали туз червей и дама треф. В левом рукаве оказались бубновый валет и дама.
— Ах ты гнида! — даже еще не рассердясь, а просто удивленно сказал Алексей Орлов и поднялся, горой нависая над столом.
Румянец на щек-ах банкомета погас, не сводя глаз с Орлова, он начал сползать с кресла вниз, под стол.
— Куда? Куда поехал? — закричал Алексей, перегнулся через стол, схватил банкомета за шиворот и вздернул его кверху. Стол опрокинулся, монеты, звеня, раскатились по полу.
Банкомет молчал и не сопротивлялся. Он знал, что сейчас его будут бить, бить жестоко, беспощадно, как ни разу не бивали прежде, но он не мог да и не хотел сопротивляться этому великану, чтобы не озлобить его еще больше. И, как схваченный за шиворот шкодливый кот, он висел в воздухе, подогнув конечности и как бы полумертвый.
— Что ж теперь с ним исделать? — спросил Балафре, обводя всех бешено-веселым взглядом.
— Может, шандалом его? — раздумчиво посоветовал измайловец. — Как всех шулеров.
— Шандалом ненароком убить можно. А вдруг у немцев тоже не собачий пар, а душа? — сказал Орлов. — А? — гаркнул он в ухо немцу и встряхнул его.
Спасая самые чувствительные места, шулер еще больше подогнул ноги и отчаянно зажмурился. Офицеры вокруг захохотали.
— И что за доблесть такого мозгляка пришибить?!
Нет, — сказал Алексей, — мы с ним по-христиански… Что делает солдат, когда его вошь нападет? Он ее в щепоть и — на мороз: гуляй, милая!
Он прошагал к низко расположенному венецианскому окну, пнул его ногой. С треском и звоном окно
