Осеева Валентина
Васек Трубачев и его товарищи (книга 3)
Валентина Осеева
Васек Трубачев и его товарищи
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава 1. РОДНЫЕ МЕСТА
- Нюра! Нюра! Это улица Чехова! Вот здесь мы шли в поход! - А вот магазин школьных принадлежностей! Моя мама мне тут тетрадки покупала... - Бежим! Бежим! - Сева, давай руку! Нюра, Лида и Сева Малютин бегут по улице родного города. Все оставшееся позади кажется им страшным сном. - Мы дома, дома! - взволнованно повторяет Нюра. Каждый знакомый переулок вызывает в ней бурную радость, каждый камешек кажется родным. - Это же все наше, наше! - Мамочка... мамулечка... мама моя! - прижимая к сердцу руки, повторяет Лида, спотыкаясь от волнения. Сева бежит рядом с девочками. Он не может говорить, он счастлив, что снова видит свой родной город, и встревожен переменами в нем: опустевшие улицы, крест-накрест наклеенные на окнах белые полоски, большие черные надписи на подвалах домов - 'Бомбоубежище'. Значит, и здесь эта страшная война! Она пришла и сюда, в их маленький мирный городок, где все еще полно теплых воспоминаний, где весной на школьном дворе, весело толкаясь, мальчики и девочки собирались на экскурсии, где в зимние каникулы выезжала за город шумная ватага лыжников. В то счастливое время каждый раз под Новый год по заснеженным улицам медленно шествовал к школе румяный Дед Мороз с целым мешком подарков за спиной, а на улицах сновали веселые, торопливые люди, в окнах светились елочные огоньки, и за каждым окном был праздник. Сева напряженно вглядывается в заколоченные дома, видит около магазина длинную очередь стариков и женщин. Зачем они там стоят? Разве магазин еще закрыт? Какие усталые лица у этих женщин! Сева думает о своей матери. Сердце его сильно бьется, и радостная улыбка снова появляется на губах. Может быть, сейчас мама что-то чертит за большим столом. Сева видит склоненную голову матери, чуть-чуть растрепавшиеся мягкие волосы. 'Мама, ты еще ничего не знаешь, а я уже здесь!' Люди удивленно глядят вслед бегущим по улице ребятам. У всех троих толстые байковые кофты, похожие на медвежьи шкурки, и радостные, счастливые лица. Люди так соскучились по счастливым лицам ребят! ...Вот сквер! Вот переулок! Колонка! Здесь, за калиткой, уже виден дом Пети Русакова. И маленький флигель, где живет Мазин. Девочки замедляют шаг, с трудом переводят дух: - Зайти? Сказать, что они уже едут? - Нет, нет! Это потом. Раньше домой! К нашим мамам! Они пробегают еще одну улицу. Школа! Вот она, красная крыша родной школы! Школочка, миленькая! Что там сейчас? Идут ли уроки? Может быть, все учителя ушли на фронт, а учительницы с маленькими детьми уехали. Ведь все матери увозили своих детей! С кем же занимаются ребята? А может, ребята тоже уехали?.. И где теперь Сергей Николаевич? Скорей бы узнать, пишет ли он! Может, на одну минутку заглянуть в школу? Нет, нет! Это потом. Сейчас к родителям! Еще и еще переулки, улицы... Здесь знаком каждый столбик, каждый двор... И вот уже... Все трое останавливаются перед зеленой калиткой. - Мой дом! - задыхаясь, говорит Сева. Девочки распахивают калитку настежь: - Беги же, беги, Сева! - А вы... как же? - неуверенно спрашивает мальчик. - Одни? Лида тянет его за рукав к калитке. - Может, пойти с тобой, Сева? Может, нам с Нюрой пойти? - спрашивает она, оглядываясь то на Севино крыльцо, то на длинную улицу, где стоит ее дом и где ждет ее мама. - Нет, нет! Идите... я один... Идите скорее! - Мы здесь... мы недалеко, - бормочет Нюра. Девочки оставляют его и, часто оглядываясь, бегут дальше. Даже здесь, в родном городе, им страшно расставаться. Сева машет рукой, бежит к крыльцу. Дверь открыта, но в квартире пусто. В общей кухне не слышно гудения примусов. У соседей висит замок. Сева медленно открывает дверь в свою комнату. Сквозь занавешенные окна чуть-чуть пробивается свет. Мамина кровать смята, на столе лежат луковица и кусок хлеба... Чьи-то грязные, запачканные глиной башмаки попадаются под ноги. В углу, на письменном столе, сложены Севины учебники... Сева оглядывается, ищет записку. Уходя, мама часто оставляла ему записки... На улице грохочет грузовик; какая-то женщина в грубой солдатской стеганке прыгает с машины и идет к крыльцу. Сева выглядывает из своей комнаты в коридор: - Не знаете ли вы, где моя мама? Женщина останавливается на пороге, сдергивает с головы платок: - Сева!.. Боже мой... Сева!.. Сева утыкается лицом в солдатскую стеганку: - Мама! Я пришел...
* * *
Лидина мама на работе. Девочка бежит к ней в незнакомое учреждение, долго стоит под воротами и просит дежурного пустить ее к маме. Дежурный звонит по телефону. Лида тянется к трубке, подпрыгивает. - Это я, мамочка, золотая, родненькая!.. - кричит она. Разговор обрывается. Дежурный гладит Лиду по голове: - Бежит твоя мама, бежит... Одна, другая секунда кажутся девочке вечностью. Потом дощатая дверь в конце коридора широко распахивается, и Лидина мама, живая, настоящая мама, бросается к своей дочке. Она ощупывает ее голову, плечи, целует в глаза, в щеки, смеется и плачет, плачет и смеется... - Когда же? Откуда?.. Все вы приехали? С Митей? Лида ловит мамины руки, обнимает ее, заглядывает ей в глаза. - Нет, мы просто... мамочка, там такая война... мы одни... на самолете... - беспорядочно рассказывает она между поцелуями. - Нас три дня держали в Москве, хотели куда-то эвакуировать. Мы еле-еле упросили, просто плакали... Мамочка, родненькая!.. А на другой улице перед забитой наглухо дверью стоит Нюра Синицына. - Уехали... уехали... - растерянно повторяет она. Тихо обходит пустой дворик и, прислонившись головой к забору, смотрит на улицу: - Уехали... Сева Малютин вместе со своей мамой бежит по мостовой. Сева перебегает на тротуар, толкает плечом калитку, хватает Нюру за руку: - Вот она, мама! Вот она! Севина мама гладит девочку по голове, обнимает ее за плечи: - Нюрочка, твои папа должен был уехать - его командировали в Уфу. Он очень боялся оставить твою маму одну, а мама плакала и не хотела уезжать, она все ждала тебя. Мы с Лидиной мамой заходили к ней перед ее отъездом и обещали, что ты поживешь пока у нас. Пойдем к нам, Нюрочка! Ведь вы с Севой товарищи. Нюра соглашается, вытирая слезы. На улице она еще раз оглядывается на свой дом. А на углу их догоняет встревоженная Лида. - Нет, Сева, нет! - говорит она, обнимая подругу. - Нюра пойдет к нам. мы с ней никогда не расстанемся, мы всю жизнь будем вместе!
Глава 2. ТЕТЯ ДУНЯ
Когда Павел Васильевич, не дождавшись сына, ушел на фронт, тетя Дуня осталась одна. Таня училась на краткосрочных курсах сестер и работала в госпитале, где проводила дни и ночи. Иногда она забегала спросить, не слышно ли чего о Ваське, о Павле Васильевиче. Тетя Дуня делилась с ней своим горем, каждый раз читала и перечитывала письма Павла Васильевича, где он писал, что работает машинистом в санитарном поезде, вывозит с передовой раненых, что писем он давно не получает и не знает, вернулся ли его Рыжик. В каждой строчке чувствовалось острое отцовское горе: '...Увижу ли когда, обниму ли своего вихрастого?' Таня прижималась к плечу тети Дуни, плакала вместе с ней. Потом вскакивала, наскоро вытирала слезы: - Идти надо!.. - Погоди, чайку вместе попьем... конфеты я по карточкам получила, удерживала Евдокия Васильевна. - Некогда. Побегу я, работы у нас много! - торопилась Таня. В городе было тревожно. Бомбежки учащались. У магазинов и лавок, прислушиваясь к отдаленной стрельбе и гудению за облаками, молчаливо стояли очереди. У деревянных домов подростки наливали водой бочки, волочили по улице мешки с песком: девушки торопливо бежали с лопатами, на ходу завтракая только что полученным хлебом; по мостовой громыхали машины, шли красноармейцы; из депо слышались паровозные гудки. Воющий звук сирены разгонял народ. У ворот появлялись дежурные с противогазами, подростки хватали рукавицами и тряпками зажигательные бомбы, засыпали их песком, лезли на крыши и, задрав кверху головы, возбужденно следили за воздушным боем. Иногда вечером на затемненный город враги сбрасывали ракету. В ее мертвенно-беловатом свете ярче выделялись дома и палисадники... Военная обстановка постепенно втягивала и тетю Дуню. Наравне со всеми женщинами она дежурила во дворе, деловито распоряжалась подростками, загоняла в бомбоубежище зазевавшихся граждан... Мирный порядок ее жизни нарушился. Стоя на дежурстве, тетя Дуня глядела на непрерывно двигающиеся белые столбики прожекторов и думала о родном любимом Паше и о Ваське... От гудения 'юнкерсов' и 'мессершмиттов' сердце у нее начинало сильно биться, к горлу подступала тошнота. И когда, настигая врага, появлялся быстрый 'ястребок', она дрожащей рукой крестила его. - Господи, помоги ему! Господи, не допусти погибнуть! Побывав один раз в госпитале у Тани, она пришла домой тихая, собрала в пакет сберегаемые для Васька конфеты и отнесла их раненым. - Возьми... возьми... Там разделите меж собой... Чайку попьете... - совала она в руки бойца пакетик. - Ну что ж, спасибо, мамаша... Без конфет обойтись можно - внимание дорого, - принимая подарок, говорил раненый. - Одинокая я... - плакала тетя Дуня. - Племянник у меня был, брат... - Мы все чьи-нибудь племянники, да братья, да сыновья, а Родина у всех одна, всех под своим крылом держит! - вздыхал раненый. - Видать, все в войну породнимся, - улыбалась сквозь слезы тетя Дуня. И часто говорила Тане: 'Может, помочь в чем надо, так ты скажи, прибеги'.
* * *
В этот день тетя Дуня не топила печь. Она сидела одна в пустой, холодной комнате, уронив на колени руки. На столе стоял недоеденный вчерашний суп. С угольника смотрели на тетю Дуню знакомые, дорогие лица Трубачевых. Павел Васильевич с ласковой укоризной улыбался сестре, словно выговаривая ей за беспокойство о нем. Мать
