расходились, одолеваемые тяжелыми думами.
— Кому? — задал обычный вопрос чиновник пышноволосой девушке.
— Кржижановскому Глебу Максимилиановичу.
— Кем приходитесь?
— Невеста я. — Девушка протянула узелок.
— Старкову Василию Васильевичу, от невесты…
— Ванееву Анатолию Алексеевичу, от невесты…
Мария Александровна поняла теперь, почему и в этом горестном месте у девушек светятся счастьем глаза, и ей стало немножко грустно, что нет такой славкой девушки, которая бы сказала: «Ульянову Владимиру Ильичу, от невесты».
— Следующий, — прервал мысли матери возглас чиновника.
Мария Александровна подала бутылку с молоком и пакет с сухарями.
— Ульянову Владимиру Ильичу, от матери, — сказала она и отошла от окна.
В тени, у тюремной стены, заметила девичью фигурку в длинной черной юбке, в узком жакете с пышными рукавами. Из-под маленькой неказистой шляпки на мать глядели приветливые глаза.
Мария Александровна сразу узнала ее — это Надежда Константиновна.
Надя подошла, поздоровалась.
— Мария Александровна, я получила от Владимира Ильича загадочное письмо. Он просит, чтобы я позаимствовала у вас волшебную лампу Аладдина. Это говорит вам что-нибудь?
— Нет, — недоуменно пожала плечами Мария Александровна. — Что это ему пришло в голову?
— Пожалуйста, вспомните все, что связано с этой сказкой, или с лампой, или с Аладдином. Судя по тону письма, это очень, очень важно для Владимира Ильича.
Мария Александровна потерла ладонью лоб.
— Волшебная лампа Аладдина… Лампа Аладдина… — шептала она. И вдруг улыбнулась: — Это настольная лампа, что стояла в кабинете Ильи Николаевича, ко мы давно ее продали… когда покидали Симбирск.
— Но что с нею связано, почему она волшебная? — допытывалась Надежда Константиновна, взяв под руку Марию Александровну.
Обе женщины медленно пошли вдоль тротуара.
Надежда Константиновна продолжала настойчиво допрашивать:
— Очевидно, с этой лампой связаны какие-то события. Вспомните, пожалуйста, вспомните.
И Мария Александровна вспомнила.
В далеком прошлом, когда еще был жив Илья Николаевич, зимними вечерами мать затевала с детьми игры в шарады, загадки.
Однажды Мария Александровна положила на стол листок бумаги и предложила детям прочитать на нем известное четверостишие Пушкина.
Дети по очереди вертели в руках чистый листок, просматривали его на свет, приставляли к зеркалу, но на бумаге не было никаких следов.
Володя унес листок в другую комнату и, вернувшись, сказал:
— Я прочитал в темноте, здесь написано! «Зима! крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь…»
— Не хитри, — погрозила пальцем мать.
— «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты…» — стала декламировать Аня.
Саша сидел и, запустив пальцы в кудри, пытался разгадать мамину хитрую загадку.
— Ну что, сдаетесь? — спросила она весело.
— Сдаемся! — хором закричали дети.
— На этом листке написано четверостишие из «Руслана и Людмилы», — торжественно объявила мать.
— Но это надо еще доказать! — возразил Володя.
— Изволь, — согласилась Мария Александровна. — Для этого мне нужна волшебная лампа Аладдина. Принесите ее из папиного кабинета.
Саша принес лампу под зеленым абажуром и поставил ее на ломберный стол. Аня спустила лампу- молнию, погасила ее. Глаза матери лукаво щурились. Она подняла двумя пальцами листок, поводила его над лампой и, сделав таинственное лицо, прошептала:
— Появитесь, волшебные строки!
Дети, затаив дыхание, следили за руками матери.
— Раз, два, три… — Мария Александровна медленно опустила листок на стол, провела по нему ладонью, дунула и перевернула.
Дети ахнули.
На чуть опаленном листке ярко проступали коричневые строчки:
— Химические чернила! — восхищенно воскликнул Саша. — Но чем ты писала?
После долгих уговоров мама наконец согласилась открыть секрет.
— …Таинственными чернилами было простое молоко. Дети весь вечер играли в почту-загадку и перепалили над лампой изрядное количество бумаги, хорошо развлеклись, — заключила свой рассказ Мария Александровна.
Надежда Константиновна неожиданно пылко обняла Марию Александровну и покрыла ее лицо поцелуями.
— Спасибо, спасибо! Я теперь все понимаю. Спасибо за чудесный подарок!
— Но я ничего не понимаю, — пожала плечами Мария Александровна.
— Это нужно ему для работы. В следующий раз я принесу ему сырое молоко.
Мария Александровна встревожилась:
— Но ему нельзя пить сырое молоко, у него больной желудок.
— Я знаю, — улыбнулась Надежда Константиновна. — Он его пить не будет. Это нужно для работы.
— Уж очень много Володя работает, — посетовала Мария Александровна, — целые дни сидит в камере за книгами. Я боюсь, он подорвет свое здоровье…
— Владимир Ильич каждое утро и вечер занимается гимнастикой, делает по сто земных поклонов, вышагивает по камере тысячу шагов. Письма пишет веселые, бодрые… товарищам по работе пишет, — поспешила добавить Надя.
Мать вздохнула:
— Чем все это кончится? Я подавала прошение в департамент полиции, просила отпустить его мне на поруки под денежный залог. Сослалась на его плохое здоровье, даже схитрила, — улыбнулась Мария Александровна, — написала, что от рождения рос хилым и слабым ребенком.
Девушка звонко рассмеялась. Хилость и слабость так не вязались с образом живого, неутомимого Владимира Ильича!
— Была я на личном приеме в департаменте полиции, — продолжала Мария Александровна, — мне ответили, что «ввиду упорного запирательства Ульянова» в моей просьбе отказано. Дали понять, что, если он признается, зачем ездил за границу, сообщит фамилии членов «Союза борьбы», тогда к моему прошению отнесутся более благосклонно. Я заверила, что за границу он ездил лечиться по совету врачей и моему настоянию. Не поверили. Что будет? Что будет?
— Уверяю вас, ничего страшного. — Девушка понимала тревогу матери, уже потерявшей одного
