Стоило бы взять комара и посадить его на хозяина, но по понятным причинам он боялся дотрагиваться до насекомого.
Комар перевел оценивающий взгляд на камердинера.
Тот вздрогнул.
Комар потер передние лапки.
Камердинер попятился.
Задними лапками комар расправил немного помятые крылья — так столичные щеголи поправляют манжеты… разве что манжеты так не трещат.
Камердинер отступил еще на пару шагов.
Комар хищно повел хоботком и припал на передние лапки.
Человек пискнул и обратился в позорное бегство, намереваясь закрыть хищную тварь в купе хозяина. Увы! Дверная ручка нагло просунулась в его карман, и камердинер застрял в проёме…
Если бы комар умел говорить, он воскликнул бы: «Вот счастье-то привалило!» Но говорить он не умел, поэтому попросту взмыл в воздух и с торжествующим гудением нацелился на аппетитные округлости, представшие его фасетчатым глазкам. Камердинер обреченно задергался, но дверь не отпускала, а податься назад, чтобы высвободиться, бедняга то ли не сообразил, то ли побоялся — там же реял комар!
Тот же с пронзительным сверхзвуковым воем спикировал на облюбованную им часть тела несчастного, и прочнейший хоботок заработал, как отбойный молоток! Вот тогда-то камердинер и начал кричать…
От этого крика проснулся сам Сверло-Коптищев, какое-то время ошалело моргал, потом сообразил, кому принадлежит судорожно подергивающаяся филейная часть, застрявшая в дверях, увидел комара и, очевидно, решил, что в купе ворвался целый рой опасных насекомых. Наверно, этому способствовал тот факт, что время от времени комар отрывался от источника наслаждения, взмывал в воздух и на бреющем полете обходил жертву, выбирая местечко поприятнее…
— А почему Сверло-Коптищев без сознания? — поинтересовался доктор.
— Они… они от комара отмахивались… — прошелестел камердинер. — И не рассчитали… Рука-то в гипсе!
За дверью прыснули со смеху профессионально подслушивавшие оперативники. Даже у следователя дрогнули бакенбарды, а уж проводник, понявший, что чести экспресса ничто не грозит, и вовсе рассмеялся мелким дребезжащим смешком. Мрачен был только Дэвид, окончательно удостоверившийся в том, что следователя из него не получится.
— Ну, вот, собственно, и всё, — заключил Бессмертных. — Подозреваемый сознался. Банальнейшее дело… Любезный, пассажиры ведь застрахованы?
— Точно так, — кивнул проводник. — А уж если такой случай… Тут и страховку бы выплатили, и еще сверху накинули за молчание, такое мое мнение!
— Но двигали этим субъектом самые благие намерения, — протянул следователь, разглядывая запухшего и несчастного камердинера. — Теодор, что скажете?
— Скажу, что я не потеряю своих денег, — флегматично отозвался тот, — обидно было бы, если бы Сверло-Коптищева насмерть закусал комар, когда до рекорда осталось всего ничего!
— Вы делаете ставки?.. — поразился Бессмертных.
— А кто без греха? — философски ответил Немертвых. — Всё какое-то развлечение…
— Итак, вы… — следователь выдержал паузу.
— На мой взгляд, этот субчик и без того достаточно наказан, — хмыкнул доктор.
— Вы? — обратился тот к проводнику.
— Только не огласка, — выпалил тот, — если этот господин обязуется молчать, ему будет оказан лучший уход, какой только возможен!
— Он-то промолчит, у него сейчас опять голос пропадет, — заметил Немертвых, — а вот Сверло- Коптищев?
— Скажем, что ему приснилось, — хмыкнул Бессмертных. — Я в юности тоже как-то комара пытался прибить. Проснулся с фонарем под глазом, дело житейское. Однако обоих нужно переместить куда-то…
— У нас есть санитарные купе, — засуетился проводник. — Сей же момент я вызову служащих, этих господ доставят туда, и…
— Действуйте, — оборвал Бессмертных. — А мы, пожалуй, отправимся по своим делам. Ах да, комара не забудьте!
— Никогда! — ответил тот, прижимая недовольно гудящую скороварку (уже обзаведшуюся несколькими нехарактерными выступами) к сердцу и пожирая следователя влюбленным взглядом.
Дэвид, которого никто ни о чем не спросил, окончательно скис.
Через несколько минут явились служащие в санитарных робах. Стонущего камердинера и бессознательного Сверло-Коптищева аккуратно погрузили на носилки и так же аккуратно вынесли в коридор.
— Ах! — раздался дамский вскрик, и следователь оказался нос к нос с госпожой Полненьких. — Что случилось? Катастрофа? Беда? Трагедия?!
— Ничего страшного, совершенно ничего, — вдруг подключился Ян. — Просто, понимаете, какое дело: спит это себе господин Сверло-Коптищев, никого не трогает, а камердинер решил новый костюм ему достать, чтобы, как подымется, было во что переодеться… И споткнулся, представляете? И чемоданом — прямо по голове господину Сверло-Коптищеву, видите, какая шишка? — Он перевел дыхание. — А сам камердинер, если помните, споткнулся! Упал, ударился, очнулся — весь распух… это от ушиба, правда, господин Немертвых?
— Несомненно, — ответил тот, пряча усмешку.
— Мелисса… — выдохнула госпожа Полненьких, рассматривая камердинера, от стыда прикрывшего глаза. — Как он похож на Армана!
— О да! — с энтузиазмом поддержала госпожа Приятненьких, разглядывая Сверло-Коптищева с увлечением энтомолога-любителя. — Просто вылитый Арман!.. Такой… такой… пухленький!
— А можно ли облегчить страдания несчастных? — спросила Кларисса.
— Эвтаназия у нас пока не нашла широкого признания, — заметил Немертвых.
— Ах, я не об этом! — отмахнулась дама. — Можно ли… ну… быть сиделкой у ложа несчастного?
— Сколько угодно, — вклинился доктор. — Это очень романтично: кормить больного с ложечки, поворачивать с боку на бок…
— Гхм… — сказал следователь, и Немертвых умолк.
— Не возбраняется, — пролепетал проводник, истово прижимая к груди скороварку с комаром. — Если госпожи изволят… всегда пожалуйста.
— Тогда ведите! — решительно тряхнула кудряшками госпожа Полненьких. Госпожа Приятненьких согласно кивнула, и обе направились вслед носилкам.
— На некоторое время эти четверо нейтрализованы, — заключил доктор. — А вот когда мужчина мечты сдуется, а Сверло-Коптищев придет в себя — быть беде.
— Вы пессимист, друг мой, — вздохнул следователь.
— Я реалист, — хмыкнул тот. — Что ж… думаю, мое присутствие более не требуется. Всего доброго!
— Учитесь, пока мы живы, Дэвид, — сказал Бессмертных, ухмыльнулся и ушел, оставив стажера бессильно кусать губы.
Оперативники посмотрели на него с жалостью и куда-то испарились. Проводник бережно унес сосуд с комаром.
Дубовны же решил впасть в депрессию. Он не очень хорошо представлял себе, что это такое, но слышал, будто это вошло в моду в столице. Отставать от столичных господ он не желал, а потому вышел к обеду с таким лицом, будто отведал уксусу. Увы, на него даже не обратили внимания, потому что оное внимание было приковано к госпоже Кисленьких и ее ботфортам, на сей раз лакированным.
— О, ну это парадные, — говорила она, вытягивая ножку в проход, чтобы каждый имел возможность полюбоваться ею. — А в обычных я была с утра!
