шифровального отдела! Сделайте, так вас растак, хоть что-нибудь!
— По машинам! — орал, срывая голос, Кумарин. — Первый взвод, второй взвод! Шалевич, командуйте своей группой! Не выпустим фрицев из Калиничей! Лузин, с третьим взводом — бегом! Перекрыть улицы Некрасова и Ленина! Заходим с трех сторон!
Зорина закружило в водовороте. Он чувствовал азарт и что-то вроде кратковременной эйфории — уж лучше, чем покойником в подвале! Оружие выдать не успели, но кого это волновало? Он плохо помнил, как очутился в кузове, набитом возбужденными штрафниками. И чем они отличались от обычных солдат? Та же форма, те же лица — молодые и не очень, неистребимый запах пота, крепкая ругань, помогающая жить и воевать.
— А ты кто такой? — буркнул молодой боец с продавленным шрамом, сползающим с черепа на лоб. Он подвинулся, освобождая место.
— Разберемся, — буркнул Зорин. — Новенький я в вашем классе. Принимаете новеньких?
— Да сколь угодно! — хохотнул солдат. — Новенькие тут долго не живут. А стареньких днем с огнем не сыщешь. Игумнов моя фамилия. Федор Игумнов. Я за пьянку, а ты?
— Да вроде как за драку…
Первая полуторка, набитая матерящимися штрафниками, помчалась по проселочной дороге в объезд села. Вторая неслась по улице Советской между двухэтажными бараками. Разбегались старики, женщины в платочках, дети, забирались в подвалы. Стая собак скакала за машиной, возбужденно гавкая. Над центром Калиничей висел тяжелый дым. Оттуда все еще доносились автоматные очереди, временами оживал крупнокалиберный пулемет. Гранатометчик в каске, обтянутой маскировочной сеткой, выпрыгнул из-за поворота, как черт из табакерки. А вот это «Панцерфауст», — машинально отметил Зорин. Водитель не спал, грязно выругался, выворачивая баранку. Машина съехала с дороги, ткнулась в фонарный столб, на котором отродясь не было фонаря, но висел суровый плакат, предупреждающий о том, что диверсант не дремлет. А ведь действительно не дремлет! Рвануло метрах в тридцати от машины. Двоих посекло осколками, вывалились из кузова. Кто-то закричал, хватаясь за окровавленное лицо. Зорин выхватил у раненого автомат — ему уже не поможет.
— К машине! — ревел Кумарин, выскакивая из кабины. — Рассыпаться по улице! Вперед, к штабу!
Люди, охваченные возбуждением, бежали по улице. Трещали выстрелы. Зорин видел, как пятились фигурки в защитных мешковатых комбинезонах, стреляли прицельными очередями. Падали штрафники — то один вываливался из толпы, то другой, то третий. Он залег на тротуаре, разбросав ноги, ловил в перекрестие прицела перебегающие фигурки. Плавно нажал на спуск — гитлеровец выронил автомат, винтом ушел в землю. Второй схватил раненого за воротник, начал оттаскивать и повалился — пуля пробила каску.
— Загораешь, новичок? — рядом пристроился Игумнов, засыпанный кирпичной пылью и известкой, передернул затвор карабина — укороченной винтовки Мосина-Нагана.
Он вовремя прилег — взрыв прогремел шагах в сорока. Выбило остатки тротуарной плитки, посыпались разбитые стекла, с треском вывалилась оконная рама. Несколько солдат свалило осколками. Кто-то выл, перебирая ногами — в животе зияла огромная дыра и оттуда что-то выползало — густое, серое, тошнотворное…
— Сеньку Рыбакова убили, тьфу ты, — сплюнул Игумнов. — Месяц ему давали, завтра бы уже освободился…
— Смотри, — Зорин ткнул подбородком вверх. — Это что, пожарная вышка?
— Уж точно не маяк, — ухмыльнулся Игумнов, щурясь из-под ладони на заходящее солнце. Слева за бараками возвышалось долговязое дощатое сооружение. Никому еще не пришла идея туда забраться. Капитан Кумарин сидел за углом, обнимая водосточную трубу, стрелял из табельного ТТ и зычным матом подгонял солдат. Атака захлебнулась. Улица простреливалась насквозь. К автоматным очередям добавилась трескотня пулемета MG-13, весьма популярного у солдат вермахта и СС.
— Идешь со мной? — бросил Зорин, перекатываясь на проезжую часть. Спрятался за трупом — солдат лежал оскаленный, запрокинув непокрытую голову.
— Ну, пошли, прогуляемся… — Игумнов покатился за ним, увертываясь от пуль, подхватил ручной пулемет Дегтярева с плоским дисковым магазином — пулеметчик сидел, привалившись к бордюру, собирал кровь из горла в подол гимнастерки. Зорин подхватил сумку с дисками, рыбкой нырнул в полумертвый кустарник, доживающий свой век на обочине.
— Товарищ капитан, мы на вышку!
Кумарин резко обернулся, кивнул. То ли ранили командира — с нижней губы струйкой стекала кровь, то ли сам от злости прокусил. Зорин с Игумновым нырнули в узкий проулок. С ними увязались еще двое — был и третий, но упал, схватился за простреленную ногу…
Они карабкались по шаткой лестнице, подсаживая друг дружку, торопились, выражались. Прятались в переплетениях лестниц и бревенчатых простенков, гнездились на уязвимой позиции. Вид с пожарной вышки открывался далекий от совершенства и какой-то унылый. Районный центр был сравнительно компактен. В центре Калиничей горело уже не одно, а несколько строений. Удушливый дым стелился над поселком. Советская улица, по которой рвались к штабу бойцы Кумарина, просматривалась лишь частично. Штрафная рота на этом участке несла большие потери. Двигаться в полный рост было полным безумием, бойцы перебегали от дома к дому, прятались за деревьями, стреляли с колена. Диверсанты отходили, поняв, что на этом участке им не прорваться. Пеший взвод закончил марш-бросок и вышел на позиции: на севере и северо-востоке, за дымовой завесой, разгорелась ожесточенная стрельба — диверсантов, пытающихся выбраться из поселка, встретили наспех одетые штрафники.
Часть десанта пыталась пробиться через западную околицу села. С пожарной вышки все прекрасно было видно. По прямой здесь было метров триста. Широкое поле, изрезанное канавами и заросшее бурьяном, покосившийся плетень, сараи, амбары, соломенные крыши беленых известью хат. Между околицей и лесом, в котором запросто мог затеряться не один диверсионный отряд, петляла перепаханная дорога. Полуторка с разгона въехала в рытвину, от удара сломалась ось, кабина накренилась, из нее выскочил офицер, что-то кричал, размахивая пистолетом. Отвалился правый борт, и людская масса — человек тридцать — посыпалась из кузова в траву. Орали глотки, сверкали глаза. Люди передергивали затворы, перебежками рассредоточивались в цепь. Помимо них там были еще какие-то люди — в траве копошились фигурки. Как видно, драпанувшие из поселка связисты, штабники, прочий военный и полувоенный люд. Белели повязки — неужели и госпиталю досталось? Он вспомнил — госпиталь ведь в том же здании! Поле простреливалось, люди прижимались к земле, передвигались короткими перебежками. Комвзвода — молодой длинноногий парнишка, выпускник пехотного училища — истерично что-то выкрикивал, переползал с места на место. Пинал какого-то увальня, не спешащего вылезать из оврага. Стихли выстрелы. Офицер привстал, проорал что-то дурным голосом, побежал вперед. Поднялись еще несколько, бросились за ним. И вся лавина — штрафники, связисты, комендантские бездельники, даже раненые, сверкающие окровавленными повязками — покатилась по полю, вопя что-то непотребное, страшное, никак не «За Родину да за Сталина»…
Зорин приладил пулемет, но куда стрелять? Так и будет статистом? Покосился на соседа — Федор Игумнов корчился рядом, тяжело дышал, зверская ухмылка перекашивала небритое лицо. Под ногами, на нижнем ярусе, корчились еще двое — он слышал, как они отрывисто переругивались.
— Может, мне эту штуку дашь? — прохрипел Игумнов. — Я в пулеметном взводе служил, для меня эта штука как клюшка для хоккеиста.
— Перебьешься, — буркнул Зорин, — мы тоже не пальцем деланы.
Фашисты, засевшие на околице, открыли огонь. Застучал ручной пулемет. Споткнулся длинноногий офицер, повалился в бурьян орущей физиономией. Упали еще четверо. Остальные залегли. Кто-то, прихрамывая, побежал назад. Пули взрыли фонтанчики под ногами — он рухнул, пополз, оттопырив тощий зад. Плотность огня нарастала. Лежащие в траве не выдерживали, отползали. Пулеметчик решил развлечься — перенес огонь на застрявшую в бездорожье полуторку. Разбилось лобовое стекло, подпрыгнула, забилась в ржавых петлях крышка капота. Пули продырявили бензобак — вспыхнуло, повалил густой дым, мгновенно окутал дорогу, фигурки людей, копошащихся в траве…
Но самое страшное началось, когда фашисты пошли на прорыв. Вырастали из травы, из оврага, из
