— Воевать достойно будете? — мрачно спросил Зорин.
Полицаи закивали — дескать, да, будем честно служить, биться до последней капли крови, смерть фашистским захватчикам и их приспешникам…
— Смотрите, мужики, — пригрозил он пальцем, — вы теперь на виду, если что — церемониться не буду. Имею право расстрелять вас по малейшему поводу.
Тут он загнул. Но полицаи побледнели.
— А я бы им патроны не давал, — размечтался Игумнов. — Постреляют нас ночью и ходу.
— Ладно, разберемся, — отрубил Зорин. — Все на равных правах — а в бою посмотрим, кто чего стоит. В общем, так, мужики, — он обозрел подобравшийся строй, — у всех у нас недостойное прошлое и туманное будущее. Забудем об этом — хотя бы на время. Все понимают, чем чреваты трусость в бою и невыполнение приказа. Поймите, парни, — он смягчил тон, — я не солдафон, мне ваши смерти не нужны, и посылать вас на верную гибель я не собираюсь. Сам хочу выжить. Если кто-то еще хочет, кроме меня, и при этом не уронить достоинство советского солдата, настоятельно рекомендую прислушиваться к приказам и думать головой, а не другими местами. Остаток дня — боевая подготовка. Если кто-то не умеет стрелять и работать прикладом — не стесняйтесь, говорите…
Ночью в палатке отделения в свете керосиновой лампы вспыхнула драка. Зорин страдал бессонницей в своем уголке, размышлял о том, что до работы прикладом в штрафных подразделениях как раз доходит редко — люди гибнут еще на подступах к позициям противника, — как палатку встряхнуло! У бывшего полицая Марусина имелось отвратительное свойство храпеть. Рядовой Халилов, потерявший надежду уснуть, набросил ему на физиономию портянку, стал ржать, когда храп прекратился. Марусин проснулся и, не разобравшись, двинул Халилова пяткой. Рядовой отлетел и уселся на физиономию спящему Фикусу. Урка разбираться не стал — стряхнул с себя Халилова, выхватил из воротника безопасную бритву, сжал ее между пальцами и мастерски метнул в Халилова. Попал в плечо, Халилов завизжал от боли, и пробудились все. Фикус колотил Халилова, Ковалевский — Фикуса. Рыщенко, решив, что Фикус по социальному статусу ему ближе, сбил с ног Ковалевского и стал охаживать его вещевым мешком. Игумнов в содружестве с Ралдыгиным навалились на Марусина — сделать предателю под шумок «темную», Демченко вступился за бывшего коллегу (по цеху предателей)… И в заключение уже никто не мог понять, кто кого лупит.
Зорин их растаскивал, шипел — поднимать стрельбу не хотелось. Зачем ему эти муторные разбирательства? Треснул Старикова, который бежал на помощь Ковалевскому, дал под дых Ралдыгину, отшвырнул Демченко, у которого оказался неплохой хватательный (да и куса-тельный) рефлекс.
— А ну отставить… — зашипел, вскидывая карабин.
Бойцы прекратили драку, растерянно уставились друг на друга. Кто в синяках, кто в крови, кто в разорванном исподнем.
— Отрепетировали рукопашную, — усмехнулся Гурвич и перевернулся на другой бок, — теперь и в бой не страшно.
— Так, я, кажется, кого-то предупреждал, — тоном, не предвещающим ничего хорошего, сказал Зорин. — Ну что ж, не обессудьте, мужики. Начальству стучать не буду, но своей властью разберусь. Кому- то, похоже, будет несладко…
Солдаты возмущенно загудели, стали вразнобой оправдываться, что-то объяснять, доказывать.
— Всем спать! — приказал Зорин. — А завтра вы у меня попляшете! Кто там был зачинщиком — Халилов? Готовься, Халилов. Да и остальные тоже…
«Поплясать» пришлось этой же ночью. Поспали минут сорок. Он проснулся от натужного воя танковых моторов. Распахнул глаза — первая мысль: немцы прорвались! Но нет, рев двигателей советских Т-34 от немецких танков он пока еще мог отличить. «Начинается что-то», — забралась в голову тревожная мысль. И снова рев — теперь уже нарастающий, мотоциклетный. К штабу роты подкатил тяжелый советский мотоцикл М-72. Прибыл гонец с донесением из штаба армии — только у них имелись новые тяжелые мотоциклы. Ну, все, кончилась спокойная жизнь…
Роту подняли в ружье. Две минуты на сборы. Чертыхаясь, наезжая друг на друга, штрафники одевались, хватали вещмешки, оружие, цепляли амуницию. Орал комроты Кумарин, бегали, подгоняя солдат, молодые лейтенанты. Задачу толком не объяснили. Едва четыре взвода построились на поле, подъехали несколько полуторок, облепленных засохшей грязью, поступила команда грузиться по машинам…
Ничего экстренного, все планово, но в этой стране даже плановое подается в виде экстренного. Остаток ночи рота тряслась по пыльным фронтовым дорогам, обгоняла какие-то неторопливые батареи, сломавшуюся штабную машину, возле которой матерились офицеры. Самый нервный потрясал пистолетом над затылком копающегося в моторе шофера и кричал на все поле, что сейчас поставит его к стенке и пустит пулю в лоб. Проносились мимо обозов, мимо танковых колонн. Дружным ревом из ста восьмидесяти глоток приветствовали длинноногую регулировщицу на развилке, ловко справляющуюся с разделением потоков. Едва забрезжило, на западе стал прослушиваться гул канонады. Ухали разрывы. Остановка не меньше часа — кончился бензин. Ругались офицеры, ругался кряжистый тип в погонах, кричал, что бензина в цистернах нет, все уже «выпили», обозы отстают, на приказ, полученный Кумариным, ему плевать с высокой колокольни, и если уж Кумарину невтерпеж, может обратиться в ближайшую деревню — тамошние «бандеровцы» охотно подсобят гужевым транспортом. Ждали, пока подтянется колонна с заправочными баками, выстояли длинную матерящуюся очередь…
Первый день наступления был отмечен невиданными успехами. Успешно работала авиация, облегчая жизнь пехоте и танковым колоннам. Немцы откатывались, отчаянно огрызаясь. На второй и последующие дни темп наступления стал замедляться, сказывались неразбериха и плохое взаимодействие соединений. Отставали обозы — с оружием, едой, куревом. Наступающие механизированные колонны обошли стороной обширный лесной массив между деревнями Хохловка и Кижич — разведка донесла, что там сплошные чащи и болота. Танковый полк и батарею самоходных установок бравые разведчики почему-то не заметили. Появление в тылу атакующих войск размалеванных «пантер» и САУ «хетцер» стало настоящим сюрпризом. Пехотный батальон попал в клещи и погиб в тяжелом безнадежном бою. Сгорела попавшая в засаду колонна материального обеспечения полка. Немцы на этом участке фронта приободрились, подтянули резервы и бросились в контратаку. Соединения армии погрязли в кровопролитных позиционных боях. Пехотные части несли ужасные потери. Порой оказывалось, что некому подвозить боеприпасы и полевые кухни. Немцы спешно зарывались в землю, укрепляли господствующие над местностью высоты, подтягивали последние резервы. На участке наступления 45-й дивизии образовался широкий выступ, который плохо смотрелся на штабных картах и вызывал головную боль у советских военачальников. Частям на севере и юге удалось продвинуться и зацепиться за стратегические высоты, а с выступом в районе Казначеевки ничего поделать не могли. Пехотный батальон бился об него лбом и прекратил, выйдя из боя полностью обескровленным. Высота представляла собой покатую возвышенность в длину не менее семисот метров — изрытую оврагами и каменными завалами. С двух сторон — лесные чащи, где в принципе невозможно протащить технику. Наступать можно было только прямо — через два ряда колючей проволоки и минное поле. Наверху — блиндажи, извилистые траншеи, пулеметные гнезда, куча фрицев, с чего-то взявших, что с ними Бог, и готовых обороняться до последнего. Весь склон был усеян телами солдат механизированного батальона, остовами сгоревших танков. Минное поле уже «разминировали» — солдатскими телами. Колючку тоже прорвали в нескольких местах. Но от этого не делалось комфортнее — склон простреливался полностью…
Ничего удивительного, что на высоту решили бросить штрафную роту. Иллюзий не питали — выживут не многие. Впрочем, в окопах незадачливого механизированного батальона было сухо и уютно. Душевные неудобства вызывала только высота с сухим номером 213, которая с позиций просматривалась в полный рост. Похоронные команды, понятно, не работали — в противном случае пришлось бы вызывать вторую похоронную команду, чтобы вытащить первую. Впрочем, днем немцы не стреляли. Только снайперы вели спорадический огонь, выискивая мишени на советских позициях. Выше бруствера не высовывались. Подразделения роты рассредоточились по позициям, люди томились в тревожном ожидании. В три часа подъехала полевая кухня — разносчики еды, пригнувшись, бегали по ходам сообщений. Ели с трудом — кусок не лез в горло. Даже бывалых бойцов при виде высоты № 213 начинало слегка подташнивать. Пробежали порученцы ротного — с известием, что через полчаса начнется атака. Народ молчал —
