душно в собственном доме. О том, чтобы пойти в присутствие, ему не хотелось думать. Пообедав дома, он надел пальто, выскочил на улицу и направился к северной окраине городка. Он шел, увязая в грязи, среди оливковых рощ и искал родник, который, как он слышал, находился где-то неподалеку, но где точно, он не знал. Говорили, что рядом с родником растет огромная чинара; это место для прогулок ему очень хвалили, и с неожиданно пробудившимся интересом Саляхаттин-бей решил непременно разыскать его. На склонах холмов за оливковыми рощами вырисовывались разбросанные там и сям купы деревьев; одни из них еще стояли голые, другие уже окутывались светло-зеленым покрывалом молодой листвы. Но где именно среди них скрывался родник, он не знал и направился к тем, что казались ему ближе всех. Среди олив росли деревья слив и абрикосов. Они были усыпаны прелестными розовыми цветами. Стоило пройти мимо них, как вас окутывал и опьянял их аромат.
Саляхаттин-бей почувствовал, что к сердцу его устремляется что-то молодое, бодрящее. Он глубоко вздохнул, его легкие до краев наполнились воздухом, ему показалось, что вместе с природой оживает он сам. Все вокруг пробуждалось к новой жизни: на земле, похожей на ил, затененной оливами, никогда не сбрасывавшими своей густой листвы, местами начала пробиваться трава; тонкие безлистые ветви ив покрылись светлым зеленым пушком полуоткрытых почек, оповещавших о том, что скоро появится листва, которая сплошь покроет эти тонкие ветви.
Склон холма, поросший оливами, подымался вверх террасами, укрепленными каменными подпорками. Перебираясь с одной террасы на другую, каймакам до крови оцарапал руки о колючки ежевики. Ему показалось, что вместе с кровью из тонких царапин на его покрытых рыжеватым пушком руках с раздувшимися жилами вышел и яд, который долгие годы подтачивал его тело. Так привольно и свежо у него на душе. Перебравшись еще через несколько уступов, он подошел к купе деревьев, которую видел снизу. Родника не было здесь. Огромное раскидистое ореховое дерево и две молодые чинары, словно в полузабытьи, стояли, прислонившись друг к другу ветвями, готовясь очнуться от долгого оцепенения. Саляхаттин-бей уселся под орешиной. Последний подъем порядком утомил его. Сердце стучало, как колотушка. Но ощущение молодости и полноты жизни, наполнившее его душу, от этого не уменьшилось. Откинув голову, он отдышался. Почувствовав, наконец, что пот, выступивший на спине под пальто, начинает высыхать, он выпрямился и стал смотреть на долину.
Все вокруг сияло и светилось, точно вымытое. Тучи, закрывавшие небо и солнце, тянулись до дальних горных вершин, осаждаясь на них туманом, и поднимались все выше над долиной. Хотя солнца не было, воздух был такой чистый и прозрачный, что Саляхаттин-бей различал даже деревни в горах совсем рядом с полосой тумана.
Повернув голову вправо, он увидел море. Километров десять тянулись сады и деревья, а дальше начиналось море, которое то блестело на солнце, местами пробивавшемся сквозь тучи, то снова темнело. Очень далеко, на горизонте, совсем в тумане, едва виднелся остров Митилена. Наверное, сейчас там шел дождь.
Вдруг Саляхаттин-бей почувствовал, что у него начинает кружиться голова. Он словно потерялся среди этой необъятной, прекрасной и приветливой природы. Но, снова осмотревшись вокруг, он увидел город, который начал обволакиваться слоями розового тумана, и вздрогнул. Необходимость вернуться туда, в это тесное, низкое, как могила, место показалась ему мучительно горькой. Испугавшись своих мыслей, он начал быстро спускаться вниз.
От недавней легкости в душе не осталось и следа. Саляхаттин-бей испытывал только усталость и головную боль.
Когда он подошел к городу, навстречу ему попалось несколько пастухов. С криками они гнали перед собой с десяток тощих волов, не давая им разбредаться. В нос ударил влажный резкий запах навоза. По раскисшей дороге стелился дым от смолистых сосновых дров, вылетавший из труб приземистых домишек. Саляхаттин-бей быстро шагал по раскисшей дороге, не желая быть застигнутым темнотой. Хотя погода стояла сырая и пасмурная, было не холодно. Он сильно разогрелся в своем пальто, все тело покрыла испарина. Придя домой, он сразу же разделся, накинул короткую стеганую куртку и вымылся у колонки. Потом пошел к себе и растянулся на постели.
Через полчаса его позвали ужинать. Вместе с женой и дочерью он сел за низкий стол, накрытый на нижнем этаже в комнате, выходящей на улицу.
- Юсуфа опять нет? - спросил он, чтобы что-то сказать.
- А когда он бывает? - ответила вопросом Шахенде.
Она сказала это без всякой задней мысли, просто потому, что привыкла разговаривать в таком тоне. Каймакам пожалел, что спросил ее об этом.
- Юсуф последние дни совсем перестал бывать дома, - проговорила Муаззез, не поднимая глаз. - Не знаю, что происходит? И вы с ним совсем не разговариваете…
Каймакам пожал плечами, давая понять, что это его не интересует.
Он взял миску с компотом, которая стояла на краю стола, и поставил ее на середину. Все трое принялись есть.
В полутемной комнате раздавался только негромкий стук металлических ложек о миску. Поужинали. Каймакам уселся в сторонке и попросил Муаззез:
- Дай мне какую-нибудь книгу.
Муаззез открыла книжный шкаф, в котором помещались также кофейный прибор и мешок для белья, вытащила со средней полки из кучи наваленных друг на друга книг самую толстую и подала ее отцу.
Прислонившись к стене, Саляхаттин-бей при свете лампы, висевшей над головой, принялся просматривать старые, пожелтевшие страницы. Эта книга с потрепанными, оторванными от толстого черного переплета страницами была подшивкой журнала «Сервети Фюнун» за старые годы (
Перелистывая ее, каймакам припомнил то время, когда он читал этот журнал запоем и даже учил наизусть стихи, помещенные под гравюрой по самшиту, которая называлась «Девушка, идущая к фонтану».
Через полчаса он удалился в свою комнату. Шахенде и Муаззез тоже легли рано.
Около полуночи Шахенде разбудил сдавленный кашель мужа.
- Что с тобой, бей!
В ответ послышался стон, и, когда Шахенде собралась выйти в переднюю, взять светильник, Саляхаттин-бей глухо проговорил:
- Принеси бутылку с одеколоном!
С трудом сунув ноги в ночные туфли, Шахенде выскочила из комнаты. Схватив светильник, стоявший у лестницы, она с грохотом сбежала по ступеням. В комнате над улицей нашла бутылку с одеколоном, растолкала мать Кюбры.
- Вставайте, эй вы! Бею нехорошо! - крикнула Шахенде и с таким же шумом и грохотом понеслась наверх.
Когда она вошла в комнату, Саляхаттин-бей сидел на постели, подложив под спину подушку и прислонившись к стене. Он поднял голову и болезненно поморщился.
- Послушай, к чему этот шум? Неужели ты ничего не можешь делать тихо?
Увидев, что он поднялся, жена грохнулась у его ног и залилась слезами.
Проснувшиеся домочадцы столпились у двфрей и -с любопытством заглядывали в комнату. Не проснулась только Муаззез.
Каймакам жестом руки велел им идти.
Все разошлись.
Посидев немного, он обратился к жене:
- Ладно, замолчи и ложись… Ничего не случилось… Дай бутылку с одеколоном. Сердце немного забилось… Мне как будто нехорошо сделалось. Я сегодня много ходил. Не знаю, может, от этого!… Сначала было очень плохо… Казалось, кто-то навалился мне на грудь, наступил на горло. Теперь стало легче… Ложись же! Чего ты плачешь?
Шахенде ползком придвинулась к мужу. Глаза ее покраснели. Продолжая время от времени всхлипывать, она положила голову на его руки. Печальные воспоминания охватили его… Он словно увидел
