Даже наш пансион с темной лестницей показался мне уютным и милым, а наполнявшие коридор запахи не вызвали обычного раздражения.
С того вечера мы встречались с Марией каждый день. Конечно же, за один раз мы не могли высказать все друг другу. Люди, которых мы видели, городские пейзажи, которыми мы вместе любовались, - давали нам неисчислимые темы для бесед. Мы убеждались все больше, что думаем и чувствуем одинаково. Эта духовная близость была порождением не только общей точки зрения на многие вещи. Любая мысль, высказанная одним из нас, тут же подхватывалась другим. А ведь взаимная готовность принимать мнение своего собеседника - одно из выражений духовной близости.
Чаще всего мы ходили в музеи, посещали картинные галереи и выставки. Мария много рассказывала о старых мастерах и современных художниках. Мы часами спорили об их творчестве. Несколько раз заходили в ботанический сад, бывали в опере. Но оперные спектакли кончались в десять - пол-одиннадцатого, и Мария еле успевала на работу, поэтому мы перестали посещать оперу.
- Дело не только в нехватке времени, - объяснила мне как-то Мария. - Есть еще и другая причина. Слушать оперу, а потом петь в «Атлантике» смешно и даже кощунственно.
На фабрике я появлялся теперь только по утрам. В. пансионе старался ни с кем не разговаривать.
- Наверное, попались кому-нибудь в сети, - ехидно предположила однажды фрау Хоппнер. В ответ я только улыбнулся. Особенно тщательно я скрывал то, что со мной происходит, от фрау ван Тидеманн. Мария, вероятно, только посмеялась бы над моей восточной скрытностью, - но я не мог вести себя иначе.
Между тем скрывать, собственно говоря, было нечего. Установившиеся между нами с первого вечера дружеские отношения оставались в тех же рамках, которые мы сами для себя определили. О том, что произошло перед кабаре «Атлантик», мы, словно договорившись, никогда больше не вспоминали. Оба старались лучше узнать друг друга и помногу говорили, выясняя все, что нас интересовало. Постепенно взаимное любопытство стало не таким острым, его место заняла привычка. Если по какой-либо причине нам не удавалось два-три дня кряду увидется, мы очень скучали. Когда же наконец встречались, то радовались, как дети. Обычно мы гуляли, взявшись за руки. Я очень ее любил. Моей любви, казалось, хватило бы на весь мир, и я был счастлив, что есть человек, на которого можно ее излить. Мария тоже, несомненно, питала ко мне глубокую симпатию и искала моего общества. Однако наши отношения не выходили за рамки дружбы. Как-то, когда мы прогуливались по Грюнвальдскому лесу в окрестностях Берлина, она оперлась на мое плечо. Рука ее легонько покачивалась,и большой палец, казалось, вычерчивал маленькие круги в воздухе. Повинуясь внезапно охватившему меня желанию, я поймал ее руку и поцеловал в ладонь. Она тут же плавным, но решительным движением убрала руку с моего плеча. Мы ни словом не обмолвились по поводу этого и как ни в чем не бывало продолжали нашу прогулку. Но ее внезапная суровость предостерегла меня против подобных проявлений чувств. Иногда разговор заходил и о любви. Тон ее был таким равнодушным, что я невольно впадал в отчаяние. И все-таки я продолжал безропотно принимать все ее условия. Но несмотря на это я умудрялся иногда сводить разговор на тему, которая меня интересовала. По- моему, любовь отнюдь не некое обособленное, существующее само по себе чувство. Взаимное тяготение или симпатия в отношениях между людьми тоже являются формой проявления любви. Меняются названия - суть остается прежней. Думать иначе - только обманывать самого себя.
Мария шутливо грозила мне указательным пальцем и посмеивалась:
- Ошибаетесь, мой друг. Любовь - отнюдь не симпатия или нежность, как вы утверждаете. Это чувство, не поддающееся никакому анализу, никто не может сказать, почему оно появляется и почему в один прекрасный день исчезает. Другое дело - дружба. Она постоянна, открыта для понимания. Можно объяснить, и почему она завязывается, и почему обрывается. Подумайте сами, на свете может быть множество людей, нам нравящихся. У меня, например, есть немало хороших друзей, которых я очень ценю. Вы, могу я сказать, - первый из них. Нельзя же считать, что я люблю всех.
- Однако вы можете любить одного всей душой, - продолжал я стоять на своем, - а остальных - немного.
- В таком случае почему же вы меня не ревнуете? Ответил я не сразу, только после некоторого размышления.
- Человек, испытывающий истинную любовь, не стремится к монополии и ждет того же от других. Вся сила его любви обращается на одного-единственного человека. Но любовь от этого не уменьшается.
- Я была уверена, что восточные люди рассуждают по-другому.
- А у меня свое мнение.
Мария долго молчала, глядя в одну точку.
- Я хочу совсем другой любви, - заговорила наконец она. - Любовь не подвластна логике и в сущности своей необъяснима. Любить и симпатизировать - вещи совершенно разные. Любить - значит хотеть всем сердцем, всем телом. Любовь для меня прежде всего желание. Всепобеждающее желание.
Тут я перебил ее, как бы уличая в заведомом заблуждении:
- То, о чем вы говорите, живет лишь одно мгновение. Скопившаяся в нас симпатия, сильное увлечение, интерес в какой-то миг концентрируются, сливаются в один поток. Так, проходя сквозь увеличительное стекло, неяркие солнечные лучи собираются в пучок, способный воспламенить дерево. Тепло симпатии легко превращается в пламя любви. Неверно думать, будто любовь приходит извне. Нет, она вспыхивает от скопления чувств.
На этом и закончился наш спор, но мы возвращались к нему снова и снова. Я чувствовал, что в моих словах и в ее мыслях есть немало уязвимых мест. Как далеко ни простиралась бы наша откровенность, несомненно, что нами все-же управляли тайные, трудновыразимые мысли и желания. Наши точки зрения часто совпадали, но всегда оставались и расхождения, а если один из нас легко уступал другому, то только ради важной цели. Мы не боялись изливать самые сокровенные свои чувства и мысли и спорили достаточно смело; и все-таки было нечто такое, о чем предпочитали не говорить, и внутреннее чутье подсказывало мне, что это-то и есть самое важное.
За всю свою жизнь я не встречал человека более близкого, чем Мария, и стремился удержать ее любой ценой. Самым заветным моим желанием было, чтобы она принадлежала мне вся без остатка, душой и телом. Но, боясь вообще ее потерять, я не сознавался в этом желании даже самому себе. Мне страшно было одним неосторожным движением спугнуть красивую птицу, лишив себя радости хотя бы любоваться ею.
В то же время я смутно сознавал, что моя нерешительность и робость могут нанести мне большой вред. В человеческих отношениях не должно быть застоя. Стояние на месте равносильно движению назад. Минуты, которые не приносят сближения, отдаляют. Сознание всего этого вселяло в мою душу растущее беспокойство.
Однако я не решался что-либо предпринять - для этого нужно было быть другим человеком. Я понимал, что блуждаю вокруг одной и той же точки, но даже не искал путей, прямо к ней ведущих. Я уже успел избавиться от прежней своей застенчивости и несмелости. Не замыкался больше в себе. Бывал даже слишком откровенен. Однако никогда не высказывал затаенной своей мечты.
Не знаю, так ли глубоко и последовательно рассуждал я в ту пору. Но теперь, двенадцать лет спустя, оглядываясь назад, я прихожу именно к таким выводам. И на то, что я пишу о Марии, тоже наложило свой отпечаток протекшее время.
Тогда же со всей очевидностью я сознавал только одно: в душе Марии противоборствуют разные чувства. То она была чрезмерно задумчива, даже холодна, то становилась ко мне внимательной и предупредительной, то вдруг явным заигрыванием вызывала у меня прилив смелости и решимости. Однако такое задорное настроение проходило у нее очень быстро, и наши отношения снова входили в прежнее русло товарищества. Конечно, она, как и я, хорошо понимала, что наша дружба, если не будет развиваться, может зайти в тупик. Хотя Мария и не находила во мне тех главных качеств, которые, по ее убеждению, должны быть присущи мужчине, она, несомненно, замечала другие мои достоинства и поэтому, видимо, старалась не делать никаких шагов, которые могли бы привести к отчуждению.
Все эти противоречивые чувства таились в уголках наших душ, как бы избегая лучей яркого света. Мы по-прежнему оставались близкими задушевными друзьями, постоянно искали встреч и, взаимно обогащая друг друга, чувствовали себя довольными, может быть, даже счастливыми.
