— A church.
— All right![9] А теперь скажи.
— Мы что, уже начали учить?
— Конечно.
— А почему с церкви?
— Где встретились, с того и начали. А вдруг Амалия Викторовна спросит, где ты живешь?
— О, мы же сегодня познакомились с ней!
— И как?
— При знакомстве ничего, а вот что дальше?
— И дальше ничего. Хорошая бабушка. Но учить все равно надо! — предостерегла Валя.
— Это у всех так — хороши, пока учишь! — знающе рассудил я. — Give me your bag[10].
— Oh, take it! — радостно воскликнула Валя, отдавая мне сумку. — Thank you! You are brick! Итак, продолжаем. Скажи: church is terrible thing [11].
— А что такое terrible?
— Страшный.
— Ага… М-м, церковь забыл.
— A church.
— Church isn't terrible thing[12].
Валя рассмеялась.
— But your «r» is terrible!..[13] Смотри, как надо загибать язык! — Она остановилась посреди тротуара и, открыв рот, произнесла: — Р-рэ! Крючком вверх, но неба не касаться. Понял?
— Понял.
— Давай!
— Валя, неудобно — народ, — сказал я.
Она нахмурилась и выговорила: It doesn't matter![14] Если ты хочешь знать чужой язык, плюй на все неудобства!
— Да не хочу я его знать! На кой он мне сдался! Мне лишь бы двойки исправить! — выпалил я.
— Во-во! А для этого надо кое-что знать! А чтобы знать, надо говорить и говорить, ошибаться, путаться, врать, но говорить. Надо, чтобы мозоль выросла на языке от новых звуков!.. И пусть народ зевает, если ему делать нечего!.. Надо быть даже нахальным, если хочешь! Вот так, например! — Валя быстро пошла навстречу высокой, мрачноватой красивой женщине и, задержав ее, спросила: — What is the time by your watch?[15]
— Что, девочка? — как бы очнулась женщина.
— I'd like to know what time is it?[16]
— Извини, голубушка, не понимаю, — пожав плечами, сказала та и задумчиво пошла дальше.
Удивленный, я сказал:
— Нет, так я не смогу!
— Сможешь, когда разомкнешь язык и осмелеешь! — заверила Валя. — А без этого, Аскольд, к Амалии Викторовне и подступаться нечего. Do you understand me?[17]
— Yes![18] —гаркнул я.
— All right then![19]
— Э-э… m-m… Now you can see my house.[20]
— Where?
— Э-э, вот!
— This one with a booking-office under?[21]
— Yes![22]—опять крикнул я, хоть и ничего не понял.
— Молодец, Аскольд! Так и жми! — похвалила Валя, на миг прикоснувшись ко мне плечом.
По лестнице мы поднимались молча. Я тревожился, как бы из соседних дверей не начали кукушками из часов выскакивать любопытные физиономии. Валя, почувствовав мои опасения, шла тихонько, опираясь на кромки ступенек, чтобы не стучали каблучки. Мы прямо крались. И лишь у наших дверей, когда я достал ключ, она шепотом спросила:
— Дома никого?
— Никого… Заходи.
Оказавшись с ней один на один в сумрачном коридорчике, я опять смутился, как вчера в лесу. Краешком сердца я ощущал какую-то манящую сладость этого уединения и этого полумрака, но пока они пугали меня, и я включил свет. Стало спокойнее. Мы разделись. На Вале была черная мини-юбочка и ослепительно белая водолазка. Яркость шла ей. Мы прошли в мою комнату, солнечную и чистую — я тут целый час протирал запыленные полки, стол, подоконник, батарею и на два раза вымыл пол.
— Вот здесь я и живу!.. Знакомься — Мёбиус, мой первый друг, мой друг бесценный!
— Ах, вон он какой маленький! Я думала верзила! — Она протянула руку. — Не дернет?
— Нет.
— Ух, ты, большеротый! Ух, смешной! — ласково заприговаривала она, ощупывая проволочную шевелюру Мёбиуса, его глаза, нос и единственную руку, потом оглядела книжные полки. — У-у, сколько из «Эврики»! Кстати, как перевести слово «эврика» на русский, если считать его английским?
— Эврика?.. Эв-ри-ка!.. А-а, every car — каждая машина!
— Хм, молодец, Аскольд! И даже непонятно, почему у тебя двойки. В тебе же спит англичанин! Да-да! На переключателе я заметила «in» и «out», на кассетах — тоже по-английски, правда, с ошибками. Вот написано «Royal nights», то есть «Королевские ночи», а японский ансамбль называется «Королевские рьцари» — тоже «Royal knights», но перед «n» стоит немое «к»… Так что мне остается малость — разбудить тебя.
— Буди, — с улыбкой сказал я.
— И разбужу… Поставь что-нибудь. — Я поставил этих самых «Королевских рыцарей», приписав немое «к», и сел в кресло. — А почему не включаешь?
— Хлопни в ладоши.
Она хлопнула, и на нас низвергся оркестр, который я тут же перевел на кухню.
— Как это? — удивилась Валя.
— Я говорил, что у меня по физмату о'кэй — пожалуйста!.. А сейчас — в общей!.. А вот у отца!.. А это — в ванной! — пояснил я блуждающие звуки, ни малейшим движением не обнаруживая своего вмешательства в эти блуждания.
— Тоже Мёбиус? — спросила Валя.
— Нет, кресло. — И я показал кнопки.
— А-а — протянула она и нажала несколько раз, перекидывая звуки туда-сюда и следом поворачивая голову. — Ловко! Аскольд, в тебе спит инженер!
Я усмехнулся:
— Что-то много во мне спящих!
— Точно, точно!
— И спят все порядочные: англичанин, инженер!.. Значит, бодрствует какой-нибудь оболтус!
— Ну-ка! — опершись руками в подлокотники кресла и как бы взяв меня в плен, Валя склонилась ко мне, и лукаво-озорным взглядом так пристально завыискивала что-то в моих глазах, что я еле выдержал. — Нет, и бодрствует порядочный!
— Ну, спасибо! — потупясь, буркнул я.
— Ты одарен, Аскольд.
— Брось ты!
— Да-да! Я чувствую! — Она выпрямилась и прошлась по комнате. — А это кто, твой дедушка?
— Нет, физик Эйнштейн.
— У-у, какой грустный!
