— Revolution? — спросил я бодро.
— A little bit of it[26], — сказала Валя. — В гостиной и в туалете то же самое. Но это для твоей самостоятельной работы. А вместе мы займемся другим. Ежедневно у нас будет три урока, по полчаса каждый: чтение текстов, заучивание наизусть отрывков и прослушивание записей, пластинки я тоже принесла.
— А в Лондон на практику мы поедем?
— Практику будешь проходить у Светы, как только я почувствую, что ты раскачался, — сухо сказала Валя.
Еще у Ведьмановых Нэлка раззудила мою душу, и я о том лишь мечтал, чтобы скорее оказаться с Валей наедине и поцеловать ее. И вот мы наедине, а поцелуем и не пахло. Я ждал от Вали хотя бы какого- нибудь ласкового знака или жеста и даже приготовился мягко кивнуть, мол, понимаю, — родители, то да се, — надо быть серьезнее, но и этого не было. Деловито выложив из сумки учебники и пластинки, Валя села на диван и озабоченно сказала:
— Начнем, а то позавчерашний день пролетел впустую.
— Не совсем, — возразил я.
— А что ты запомнил?
— Повторить? — с волнением спросил я.
Она поняла и хмуро бросила:
— Глупости, Эп!.. Пододвигай столик.
— Валь, что-нибудь случилось? — тревожно вырвалось у меня.
— Да нет. а что?
— Так.
— Ничего… Ну, давай с вашего последнего Светиного урока, за который ты получил пару, — шепотом сказала она, но это был шепот не на ту тему, какой жаждал я.
Может, Валя узнала, что я Садовкиной руку целовал? Или что провожал Лену до дому? Или со Светланой Петровной поссорилась? Или наработалась вчера? Или мама походя что-нибудь ляпнула?.. Тогда почему бы не сказать?
Теряясь в догадках и мучаясь непониманием, я придвинул журнальный столик, сел напротив Вали, открыл учебник и, низко наклонив голову, начал читать, но голос мой пересекался, и глаза туманились. Валя закрыла текст рукой и вздохнула:
— Эп, так не пойдет! — Я поднял голову. Увидев мое лицо, Валя медленно свела свои брови шалашиком и тихо спросила: — Ты хочешь поцеловать меня?
— Да, — одним дыханием ответил я.
— Ну, поцелуй.
И склонилась ко мне. Я застыл на миг, потом быстро поцеловал ее и задохнулся. От внезапной легкости у меня выступили слезы. Я вскочил и отошел к столу проморгаться. Чувствуя стыд и радость, я вставил Мёбиусу в рот выпавшую шпаргалку и вернулся, конфузливо улыбаясь.
Валя ласково кивнула.
— Не сердись, Эп! Все в порядке.
Читал я все равно скверно, зато с удовольствием, но Валя разбила меня в пух и прах. Замечания в общем-то сводились к одному: английский текст я читаю по-русски. Для простоты разбора она взяла три ошибки: герундивное окочание — ing, которое у меня звучало как «инг», в то время как надо лишь «и…», а остальное— через нос; звук «th», который я выдавал за чистокровное русское «з»; и, наконец, «i» после согласных, потому что «see» — это не «сы», а «си», причем «с» должно оставаться твердым. Чтобы я тоньше прочувствовал ущерб своего произношения, Валя попросила записать на магнитофон ее и мое чтение отдельных фраз. Сам себя я часто прослушивал и не то, чтобы восторгался своей тарабарщиной, но мне было как-то приятно, что вот я, русский пацан, шпарю по-аглицки, пусть непутево, но уж не до такой степени, чтобы настоящий англичанин не понял, ведь есть у них и заики, и шепелявые, которых они как-то же понимают, но лишь тут, в сравнении, грустно убедился, что я беспросветный варвар…
Вместо получаса первый урок длился полтора часа, да и то нас прервали — позвали есть. Валя навострилась было убежать домой, но папа поймал ее за руку.
— Куда?. Аскольд, в чем дело?
— Не пускать! — сказал я.
— И не подумаю! Валя, ты сегодня наша с Риммой Михайловной гостья! Пусть Оська — недотепа, но мы — люди симпатичные! — заверил отец и повел разулыбавшуюся Валю в гостиную.
— Ты бы вот, симпатичный, бороду сбрил, — ввернула мама, — а то пугаешь людей, как леший.
— А что, плохая борода?.. Валя, она тебе не нравится? Скажи нет и давай ножницы!
— Скажи, скажи, Валюша! — подзадорила мама. — Поймаем его на слове, а то он все увиливает!
Валя повернулась к отцу и, оценивающе оглядев его, авторитетно заключила:
— Зачем же? Прекрасная борода. И она вам, Алексей Владимирович, очень идет. Я даже догадываюсь почему. У вас продолговатый нос, не совсем по лицу, а борода удлиняет лицо, и все становится нормальным.
— Разве? — удивился отец, пощупывая нос и бороду. — Вот не подозревал, что борода мне и теоретически положена. Так что, Римма Михайловна, прошу любить и жаловать!
Мама махнула рукой.
— Да носи ты ее, носи свою метлу, только следи, чтобы она псиной не пахла!
Валя чуть хохотнула, а я нервно поморщился. Меня бы сейчас и Никулин не рассмешил, такая во мне сидела настороженность. Будь я уверен, что весь обед пройдет в веселье и смехе, я бы, может, и расслабился, но, к сожалению, я был уверен в обратном, что родителям не до одних только шуток, когда к сыну пришла не просто девочка и не просто по делу — уж это-то они понимали И мне ужасно хотелось, чтобы они понравились друг другу, поэтому я боялся за них за всех — как бы кто-нибудь ни сказал или сделал чего-то такого, что смутило бы или обидело кого. Особенно я опасался, конечно, за маму. Она любила затевать скользкие разговоры, чтобы прозондировать моих друзей, как будто они были пришельцами из других миров и могли занести в наш якобы стерильный дом неведомую заразу.
Мы сели крест накрест, молодые и взрослые. Отец разложил салаг. Есть я не хотел совершенно, но решил проявить волчий аппетит, чтобы мама не придралась и не спросила опять, как у меня дела с утренним стулом.
Вилки затюкали по блюдцам.
Валя клевала: отдельно горошины, отдельно кубики колбасы, отдельно кубики картошки. Мама торопилась, но привычке. Папа ел крупно и аккуратно, чтобы ни крошки с губ не сорвалось, иначе все будет в бороде. Молчали. Молчание меня тревожило, как и разговор. Быстрее всех прикончив салат, папа, убедившись, что борода в порядке, спросил:
— Валя, а не замаял тебя Аскольд?
— Что вы! Он на лету хватает!
— Почему же он в школе не хватает на лету? — слукавил отец, но спохватившись, что ария немножко не из той оперы, быстро продолжил: — Да-а, жуткое дело — чужой язык!.. Я, например, немецкий шесть лет в школе долдонил да пять в институте, а в прошлом году отправили меня в ГДР опытом делиться — со стыда сгорел. Ни бэ ни мэ! Вот ведь какая кирилломефодика!.. А русский взять?.. Для иностранца это такая филькина грамота, какой свет не видел!.. Не зря один узбек жаловался, мол, русский ясык ошень трудный; серковь стоит — сапор, доски у дома — сапор, жифот болит — тоже сапор! Ошень трудный!
Все посмеялись. Я тоже хмыкнул для приличия, отметив, что пока застолье идет сносно.
— А знаете, есть, наверно, какое-то общешкольное отношение к иностранному, и его трудно изменить, — сказала Валя.
— Возможно, — согласился папа. — Даже наверняка. Вот у нас, на заводах, сплошь и рядом встречается такая вещь: не идет изделие — и все! Техническая сторона решена полностью, а не идет. Отношение! Пока не переломишь отношение — не жди успеха. Это ты, Валя, верно заметила.
Валя обрадованно подхватила:
— Конечно! А больше чем объяснить?.. Вот у Аскольда английский не любят, хотя сестра моя, по- моему, отличный преподаватель, а вот у нас, в седьмой, любят!
