этого внезапного совпадения, и я чуть не прошел мимо, чтобы немножко поразмыслить, но ноги сами свернули к подъезду.
В вестибюле было светло и жарко. Не зная квартиры, я постучал наугад, и выглянувшая старушка, с сигаретой в зубах, направила меня наверх, в седьмую комнату.
Я поднялся и, на носках приблизившись к двери с полуоблупившейся цифрой семь на металлическом ромбике, припал к щели ухом. Внутри — ни звука, только отдаленная, быть может, от соседей, музыка. Неужели, действительно, никого? Это меня вдруг огорчило. Не отнимая уха, я позвонил и тут же отпрянул — послышались быстрые шажки и бодрый голос:
— Сейчас-сейчас!
Щелкнул запор, и я торопливо сказал:
— Здравствуйте! — и удивленно замер — передо мной стояла та самая девчонка в красных брюках, с которой я столкнулся сегодня в школе, покидая класс. — Здесь живут Снегиревы?
Девчонка, ожидавшая, казалось, увидеть кого-то другого, разочарованно ответила:
— Здесь.
— А мне бы Светлану Петровну.
— Ее нету.
— Тогда извините, — буркнул я, пятясь.
— Постой-постой! — вдруг проговорила она, простирая ко мне руку. — Твоя фамилия Эпов?
— Да.
— Зайди-ка на минутку!
— Но раз Светланы Петровны нету…
— Зато Валентина Петровна дома, а это одно и то же. Давай-давай заходи! — Девчонка шире распахнула дверь и нетерпеливо замахала рукой.
Поколебавшись и оглянувшись на лестницу, точно запоминая обратный путь на случай внезапного бегства, я вытер туфли о толстый мягкий половичок, вошел в тесный коридорчик, снял влажный берет и опять сказал:
— Здравствуйте!
— Не здоровайся — никого нет. А Валентина Петровна — это я, но со мной ты уже и прощался, если помнишь, и здоровался. — Хозяйка захлопнула дверь, прижалась к ней спиной и хмуро, зло уставилась на меня исподлобья. — Я сестра Светланы Петровны. А ты двоечник Эпов!.. Я люблю сестру и не желаю, чтобы каждый бездельник издевался над ней, ясно? Чтобы из-за каждого лоботряса ее отвозила скорая помощь в больницу, ясно?
— В больницу? — испугался я.
— А ты бы хотел сразу на кладбище? — пронзительно прищурившись, спросила она.
Я растерялся.
— Нет, но… я не двоечник.
— Ну да! Света сказала, что влепит тебе пару за четверть и не допустит до экзаменов. Ты же Эпов?
— Эпов.
— Ну вот и все.
— Но у меня только по английскому двойка!
Валя презрительно усмехнулась:
— Нашел по чему двойки хватать! Добро бы по физмату, а то по английскому!
— У меня как раз наоборот, — сказал я и умолк, спохватившись, что слишком уж размямлился.
— Ну, не знаю. — Валя вздохнула. — В конце концов, твои двойки меня не интересуют. Вози ты их возами! Но нечего перед Светой брындить и фокусничать!
— Поэтому-то я и пришел, — тихо сказал я.
— Как это поэтому?
— Ну, чтобы извиниться.
Валя выпрямила голову, пристальнее разглядывая меня, потом пожала плечами, нашарила на груди косу и, заводив ее кончиком по губам, медленно прошла за портьеру, в комнату. Я остался один в коридорчике. Где-то журчала вода и тихо играла допотопная церковная музыка, с органом.
— Тогда другое дело, — донесся Валин голос.
— А что со Светланой Петровной?
— Ничего. — Скрипнули пружины, Валя, видно, села на диван. Честно говоря, ее не увозила скорая помощь, она сама ушла и не из-за тебя вовсе, а по другой причине. Это я уж просто так. Чересчур вы все противные!
У меня отлегло от сердца, и это облегчение придало мне вдруг смелости, и я спросил:
— А может, и насчет двоек просто так?
— Нет уж, Эпов, насчет двоек не так, будь уверен!.. Знаешь, как она злилась на тебя? Разорвала бы!
Я хотел ответить, что и я злился на нее, так что мы квиты, но промолчал, поняв, что это глупо. Из глубины зеркала, висевшего над стиральной машиной в углу коридорчика, смотрела на меня постная физиономия. Свет лампы бил в макушку, скользил по лбу, щекам и носу, оставляя в тени самое важное — глаза и рот. Я вздернул подбородок - глаза умные, рот строгий. Откуда она взяла, что я двоечник? Вот есть у нас в классе Ваня Печкин; глянешь на него, и сразу ясно, что живет человек в щели между двойкой и тройкой, как таракан. А у меня такой вид, будто я даже все европейские языки знаю плюс китайские иероглифы. А тут, ишь, раскудахталась, жар-птица!
Из комнаты донеслось:
— А ты всегда извиняешься, когда делаешь глупости?
— Я их не делаю! — отпарировал я.
— О-о! — Пружины со звоном разжались, и Валина голова появилась между портьерами. — А Спинста — это разве не глупость?.. Бесстыжие! Прозвать молодую красивую замужнюю женщину старой девой! — Валя раздернула портьеры и, резко сведя их за спиной, шагнула вперед, представ передо мной по- театральному ярко и ознобно — в белой кофточке и красных брючках.
Я смутился и, надевая берет, сказал:
— Ну, я пошел.
— А извинение.
— Извини.
— Я тут ни при чем.
— Но вы — одно и то же.
— Одно, да не совсем.
— Тогда передай.
— Нет уж, извиняйся сам.
— Тогда я позвоню.
— У нас нет телефона.
Музыка, все время сочившаяся из глубины комнаты, оборвалась, забили позывные радиостанции «Маяк», потом пропикало, и диктор объявил, что московское время четырнадцать часов, то есть восемнадцать по-нашему.
— Ну вот, минут через пятнадцать-двадцать Света будет, — сказала Валя. — Можешь подождать.
Я не знал, что делать. Оставаться дольше не хотелось. Чем заниматься и о чем беседовать с этой бойкой куклой целых двадцать минут? Но возвращаться не хотелось и подавно… Вдруг у меня мелькнула мысль, и я спросил:
— У вас радио от сети или приемник?
— Приемник.
— Можно посмотреть?
