ШТАБА НОВИЦКИЙ
НАЧАЛЬНИК ШТАБА ЮЖНОЙ ГРУППЫ
ВОСТОЧНОГО ФРОНТА
ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА ЛАЗАРЕВИЧ
До января 1919 года 25-я стрелковая дивизия входила в состав IV армии, являясь ее старейшей и наиболее боеспособной. Но в январе командование Восточного фронта подчинило ее командующему 1-й армией. И только став командующим Южной группой, Фрунзе воссоздал 25-ю дивизию. Оставшиеся без войск управления дивизии с 224 полком были также возвращены в IV армию.
В самом начале апреля несколько военных специалистов выехали в Москву, чтобы доложить во всех подробностях об обстановке на участках фронта. Они везли с собой карты, планы контрнаступления, сводки агентурных сведений о силах и моральном состоянии колчаковских армий. Но самая главная цель этой поездки заключалась в том, чтобы рассказать о переломе, который намечался в частях советских войск. Рассказать, как живые свидетели, о новых подготовках к борьбе...
Трамваи уже не ходили по Москве. Жители столицы, замотанные, завязанные чем только возможно, заиндевевшие, с хмурыми, обмороженными лицами, цепочками двигались среди сугробов. Они волочили за собой самодельные, грубо сколоченные салазки с дровами, щепой, мороженой картошкой. В магазинах с запыленными витринами было пусто. Вывески «Магазин Елисеева», «Братья Бландовы» уже ничего не означали. Теперь имели значение лишь новые вывески, небрежно намалеванные бледными красками: «Военная комендатура», «Призывной стол».
В Реввоенсовет Республики попали не сразу. Около часа добивались пропуска, бегая от окошечка к окошечку со своими командировочными удостоверениями. Из подвалов Реввоенсовета пахло перловой кашей, а на лестницах лежали дорогие ковры.
Начальник Полевого штаба, пожилой человек с усталым лицом, долго звонил по четырем аппаратам, стоявшим на столике перед ним, и наконец сказал:
— Председатель Реввоенсовета ждет вашу делегацию в своем кабинете в 16.00.
В назначенное время военные входили в кабинет и от волнения не могли ни на чем сосредоточить внимание. Мелькали мрамор и бронза, люстра с хрустальными подвесками. А за обширным столом сидел человек среднего роста, старающийся держаться величественно и прямо. Перед ним стоял чернильный прибор и статуя витязя в шишаке.
Брови Председателя Реввоенсовета были устрашающе приподняты и черная бородка запятой делала его похожим на Мефистофеля. Вероятно, он об этом знал и старался еще больше подчеркнуть сходство.
Это был Лев Давидович Троцкий.
— Странные представления о дисциплине в Четвертой армии! — сказал он голосом, которому постарался придать металлические нотки. — Через голову штаба фронта вы обращаетесь к главному командованию и ездите ансамблем, как странствующие музыканты! Уж не думает ли командующий армией, что, послав шестерых гонцов, он сделает свои доводы в шесть раз убедительнее?
Он не садился и делегатам тоже пришлось все выслушивать стоя.
— Я знаю о плане Фрунзе, — сказал Троцкий. — Мне о нем сообщили. Я назначил комиссию из авторитетных специалистов. Мы не располагаем реальными возможностями для контрнаступления. А, как говорят французы, самая красивая девушка не может дать больше того, что она уже имеет.
Он был доволен своим остроумием. А еще чеканностью речи. Казалось, что Лев Давидович слушает только сам себя.
— Но сейчас появились новые факты, — попробовал возразить руководитель группы военных Осьминин, специалист высокого класса, бывший штабс-капитан царской армии.
— Новые факты? Игра в бирюльки! — возвысил голос и еще выше поднял брови Троцкий. — Есть один решающий факт: мы не можем выставить никакого заслона против колчаковских армий, кроме Волги, естественного водного рубежа. Наступление Колчака идет широким фронтом. Булавочные уколы на том или ином микроскопическом участке не решат судьбу кампании. Любой фронт, как шахматная доска, допускает возможности для неисчислимых комбинаций; одна только комбинация исключена — пешка не может ходить как ферзь, слон или ладья. Разве я меньше вас хочу победы? Я такой же слуга партии, рядовой солдат революции, как вы! — воскликнул он, раскатывая «ррр». В гулком кабинете прокатилось «паррртия», «ррреволюция»...
Приказом от 17 марта 1919 года определялся состав соединений и частей Южной группы, порядок их комплектования и формирования. Этим приказом было положено начало воссозданию 25-й стрелковой дивизии.
В день подписания этого приказа Василий Чапаев и Дмитрий Фурманов уже выехали по вызову Фрунзе из Александрова-Гая в Самару.
ИЗ ДНЕВНИКА ФУРМАНОВА:
Его личность поглотила мое внимание. Я все время к нему присматриваюсь, слушаю внимательно, что и как он говорит, что и как он делает. Мне очень хочется понять его до дна и окончательно. Во время пути мы были все время вместе, ехали неразлучно в одной повозке и наговорились досыта. Я говорю о поездке из Алгая в Самару на лошадях. Путь грандиозный, свыше четырехсот верст. Мы были в пути четыре дня: выехали семнадцатого в час дня, приехали двадцать первого числа в три часа дня.
Чапая всюду встречали восторженно; в Совете лишь только узнали, что приехал Чапай, — начали говорить шепотом, один другому передавал, что приехал Чапай, и молва живо перебрасывалась на улицу. Стекался народ посмотреть на героя, и скоро Совет сплошь набивался зрителями. А когда уезжали, у ворот тоже стояли любопытные и провожали нас взорами. Популярность его всюду огромная, имя его известно решительно каждому мальчугану. В одном селе как раз попали на заседание Совета. Его пригласили «хоть что-нибудь сказать», и он рассказал крестьянам о положении наших дел на фронте. Крестьяне шумно выражали ему свою благодарность.
В другом селе мы никак не могли найти Совет — он оказался заброшенным куда-то в овраг, на далекую окраину и помещался почти что в сарае. Приехали мы часов в девять вечера. Там никого из советских не было, дежурил только дедка-сторож.
Немедленно вызвали председателя; тот вошел и стал как то по-рабски кланяться, стоял нерешительно, уныло и опасливо оглядываясь. От вестового он уже знал, что его требовал Чапаев. Чапай распек его на все корки и на утро же «приказал» перенести Совет куда-либо в центр села, в хорошую квартиру, а в Совете назначить бессменное дежурство. Вообще он поступает весьма самостоятельно в делах, и не только военных.
Мы с ним за эти четыре дня, повторяю, говорили очень много. Он еще подробнее рассказывал мне о своем прошлом житье-бытье и все горевал, что судьба у него сложилась нескладно.
Говорили мы немало и на темы политические. Он все внимательно и жадно слушает. Потом высказывается сам — просто, хорошо и правильно. Мысль у него правильная и ясная. По пути мы заезжали к нему в семью, которая живет в деревне Вязовка, Пугачевского уезда, верстах в пятидесяти от Пугачева. У него там старик со старухой, трое ребят (два мальчугана и девчурка) и еще женщина-вдова со своими двумя
ребятами. Там у него полное хозяйство, есть живность, есть и пашня.
Ну, наконец, после долгих мытарств, добрались до Самары. Явились к Фрунзе. Он рассказал нам, пока в общих чертах, о положении на всех фронтах, вечером пригласил к себе пить чай и окончательно договориться о нашей дальнейшей работе. Тов. Сиротинский пришел за мной прежде времени. Я сначала не понял, зачем он меня увлекает, — оказалось, это Фрунзе хотел меня спросить относительно Чапая.
Фрунзе назначает его начдивом Самарской, в которую войдет, между прочим, и наш Иваново- Вознесенский полк. У нас, как известно, под Уфой, «... во всех частях Четвертой армии были произведены
