нерешительности.
— Но вы… — попытался вставить Ханс.
— О, я знаю! Я была всего лишь глупой девчонкой! Но вам следовало быть более настойчивым. Это был всего лишь мой каприз, вы же понимаете. А я так в вас верила!
— Неужели? — пробормотал Ханс с легким сарказмом.
— Конечно же! — Она еще шире раскрыла глаза. — Но мне нужно было и о себе подумать! И я поступила правильно. У меня была очень красивая жизнь с сыном аптекаря. Он сумел дать мне все.
Теперь она с застенчивым видом положила пухленький пальчик на руку Андерсена.
— Вы ведь не знали, что я актриса? Вы удивлены? Вы удивлены! Скажите, мистер Диккенс, Ханс Кристиан будет участвовать в пьесе, ведь правда?
— Без сомнения. Мы и ставим ее только ради его развлечения! — уверил он ее.
Она вновь захихикала. У молодой Элси этот смех был таким приятным.
— Тогда я еще приду навестить вас. А сейчас мне нужно бежать. Мой муж будет ждать меня. Он такой преданный. Он почти никогда не выпускает меня из поля своего зрения. Кто-нибудь пойдет со мной обратно к сараю? Я знаю, это глупо, но я всегда боялась темноты. — И она вновь рассмеялась.
Миссис Диккенс и Кэти пошли вместе с ней. Ханс стоял и слушал, пока их голоса не исчезли. Затем он погрузился в кресло и достал свой огромный белый носовой платок. Через мгновение Диккенс заговорил:
— Вы должны позволить мне принести свои извинения. Она спросила, может ли прийти и повидать вас, и я не думал об отказе. Я предположил, что она была вашим другом, я имею в виду тем, кто…
Ханс вытирал свой лоб.
— Я ненавижу таких женщин! Расцеловала меня, ах!
— Подобные вещи случаются со всеми нами на глазах публики.
— Она отвратительна! Господи, мне страшно даже представить, что когда-то я был влюблен в нее!
Диккенса охватил приступ смеха. Он упал на траву и начал кататься из стороны в сторону, хватаясь за бока, которые разболелись от смеха.
— Да, это было смешно, — согласился Андерсен, но сам он не смеялся. — Но еще более забавным является то, что я много лет позволял ее образу занимать мои мысли. Даже когда я встретил… — Он остановился. Диккенс теперь слушал его внимательно. — Всю свою жизнь я был более или менее влюблен в нее. У каждой женщины, которую я считал привлекательной, я видел карие глаза, потому что таким был цвет ее глаз. Я позволил памяти о ней ослеплять меня до тех пор, пока не встретил другую женщину, которая полностью захватила меня. Какие же мужчины глупцы!
— Для вас было лучше остаться одному, — серьезно произнес Диккенс.
— Одному! Вы не знаете, что я перенес, если говорите так! Вы не можете сказать, что знаете, что такое одиночество! Я пережил все эти мучения только потому, что был слеп.
Диккенс хранил молчание, оставаясь лежать на траве. Лучше не вмешиваться. Пусть парень выговорится. Через некоторое время Андерсен продолжил:
— Половину жизни я гонялся за химерами, а теперь, когда уже слишком поздно, я знаю, что рядом со мной было нечто реальное и прекрасное, что ждало меня. Если бы я только мог это увидеть. Но теперь слишком поздно!
— Вы уверены? — спросил Диккенс. — В ваших словах слышится такая обреченность. Слишком поздно. А может быть, еще можно вернуться назад?
Ханс затаил дыхание.
— Хотелось бы!
В этот момент он был похож на бегуна после долгой дистанции. Память вернула его в ненастный вечер в комнату с камином, за окном которой голубь клевал свои крошки, и мягкий голос говорил: «Даже если ты никогда не придешь, она все равно будет ждать». С криком он выпрыгнул из кресла.
— Еще не поздно! Я поеду, поеду утром! Диккенс, я думаю, вы понимаете, что я должен ехать!
Он упал на колени на влажную от росы траву. Диккенс мягко произнес, словно разговаривал со своим ребенком:
— Я все прекрасно понимаю. Я прикажу, чтобы к утру был готов экипаж. Мне самому нужно в Лондон, таким образом, отъезд завтра будет удобен для нас обоих.
— Вы самый лучший, самый понимающий друг из всех, кого я знаю! Как я смогу отблагодарить Бога за то, что он даровал мне вас!
Диккенс сел. Несмотря на то что уже давно привык к странностям Андерсена, он все же был смущен.
— Уверяю вас, я самый обычный человек.
— Я больше не беден и не одинок, раз у меня есть такие друзья, как вы и Коллинз. О… — Его речь прервалась на взволнованной ноте.
Диккенс вынул свою трубку и набил ее.
— Что случилось? Вы можете мне сказать.
— Мне неприятно, что я утомляю вас своими проблемами.
— В том-то и привилегия дружбы, чтобы перекладывать на свои плечи чужие заботы. Я весь внимание.
Ханс вернулся к креслу.
— Мои заботы могут показаться вам маленькими, но даже капли воды точат камни. Вы знаете, что я написал Эдварду и рассказал ему о королевском приеме, с каким меня встретили в Англии. Я сделал это потому, что считал, они должны знать, что я приношу честь и славу своей стране. Но он ответил мне, что моя жизнь удовольствий пуста, она для меня вредна. Даже для своих соотечественников я всего лишь простой Андерсен, человек, у которого есть талант, но который слишком высокого о себе мнения. В Дании есть и более великие люди.
— Так вот что расстраивает вас. Мнение одного человека? — удивленно спросил Диккенс.
В голосе Андерсена появилась нотка раздражения.
— Но это же Эдвард! Он был моим идеалом! Все, что я ни делал, было направлено на то, чтобы сделать ему приятное!
— Вы уже достаточно взрослый человек, чтобы ни от кого не зависеть. Не обращайте на него внимания.
— Он считает, что я впал в тщеславие. Я, кто знает свои недостатки слишком хорошо! Но я так же знаю и величину того дара, которым наградил меня Господь. Поэтому для меня так важно признание мира! Это не имеет ничего общего с тем скромным существом, которым я являюсь! — Его раздражение начало перерастать в старое, хорошо знакомое чувство сопротивления. Он продолжил:
— Чтобы добиться признания мира, нужно, в первую очередь, культивировать в себе искусство казаться скромным. Тщеславие — это основной цвет, разбрызганный на палитре жизни, но большинство людей умеют прятать его под тонким налетом, который создает совершенно другое впечатление. Никто не может дышать без своей доли тщеславия, и тот, кто больше всех раболепствует, на самом деле и есть самый тщеславный человек. Пока он клеймит остальных в высокомерии, его самого переполняет тщеславие. А маленький скромный человек благодарит Господа за то, что он не такой!
Диккенс был откровенно шокирован. Он никогда не думал, что чьи-то критические заметки, особенно в отношении тех, кто постоянно находится на глазах у публики, могут так глубоко ранить. Пока он лихорадочно пытался найти ответ, Андерсен дошел до высшей точки.
— И критики тоже против меня!
— А, вот мы и подошли к сути дела! — заявил Диккенс. Это было то, что он понимал. — Из-за какой кости на этот раз дерется свора собак? Впрочем, я догадываюсь. Они обсуждают ваш новый роман «Быть или не быть?».
— Да, они говорят, что я пытаюсь прыгнуть выше головы.
— И они вполне правы. Продолжайте писать свои сказки. Уверяю вас, они займут достойное место среди мировой литературы. Ничто не может преуменьшить их значения. Забудьте об остальном.
— Я не смогу отбить этой атаки! — Андерсен уже кричал. — Разве вы не понимаете, что они залегли в
