Папа ее резко оборвал. Я видела его сзади: невысокий мужчина с широкой спиной под сине-серым халатом и светлыми завитками на затылке.
— Бьёрн, твой милейший коллега, этот тип, которого ты притаскиваешь каждый раз, когда мы устраиваем эти чертовы вечеринки… Тебе отлично известно, что он мне всегда был противен, но теперь с меня хватит. Слышишь?! — У папы срывался голос, и я вдруг поняла, что он вот-вот разрыдается.
Мама сделала еще глоток кофе. Внезапно папа так резко схватил ее за плечи, что она расплескала кофе на постель. Уже вторая пролитая чашка за утро.
— Бьёрн, твой коллега и старый приятель, заходил ночью к Еве. Пока мы тут веселились, особенно ты, он пошел к Еве в спальню и залез к ней в постель. Твоя дочь проснулась от того, что он обнимал ее! Черт побери! Как такое могло случиться?! Представь, что было бы, если бы она не проснулась? Что у тебя за друзья! С меня хватит! Надо положить этому конец! Ты отказываешься меня слушать, но теперь я говорю тебе: вечеринок больше не будет. Поняла?!
Сначала мама ничего не сказала. Она взяла чашку и допила то немногое, что там оставалось. Потом посмотрела на меня. И улыбнулась.
Это была отвратительная улыбка. Остатки помады застыли в уголках рта, глаза с размазанной тушью горели злобой.
— Так Бьёрн был у тебя в спальне? Как мило! Зашел и лег в кровать? Да он, наверно, выпил лишнего и решил прилечь. Но ошибся комнатой и не заметил, что в кровати уже кто-то есть.
Папа в шоке смотрел на нее.
— Что ты хочешь сказать?
Улыбка исчезла. Мамино лицо исказилось:
— Я хочу сказать, что видела: Бьёрн выпил лишнего. Может, он и завалился к Еве в постель, но уж точно не для того, чтобы приставать к ней. Он просто устал. Да, он не дурак выпить, но это свойственно всем общительным и веселым людям. К каковым ты, разумеется, не относишься.
Я не могла видеть папино лицо, но видела, как у него напряглась спина под халатом. Так, словно он готов был наброситься на маму.
— Что ты несешь?! Ты смеешь утверждать, что Ева все это придумала? Нафантазировала, что Бьёрн лежал в ее кровати и обнимал ее? Да ты с ума сошла…
Теперь и мама повысила голос:
— Думаю, Ева переоценивает свою привлекательность. Мне хорошо известно, что Бьёрн не стал бы ее лапать, он не такой. И кроме того… — Она сделала паузу и хищно облизнулась. — Кроме того, он пытался обнять и меня тоже. Ему просто нравится обнимать женщин. Вот и все. А Ева под руку подвернулась.
Я стояла в дверях, смотрела на них — на мамино лицо с размазанной косметикой, на папину спину — и чувствовала, как часть меня отделяется и поднимается к потолку, наблюдая за происходящим сверху. Я рассказываю, что «взрослый мужчина», как выразилась мама, лапал меня в спальне, а она мне не верит. Интересно, что было бы, если бы я рассказала о поцелуях и о словах Бьёрна: как ему «хочется потрогать юную кожу». В то мгновение я поняла, что никогда больше не смогу считать эту женщину матерью. Она не может ею быть. Это просто физически невозможно. Я вынуждена буду ее убить. Я приняла решение и должна его выполнить. Иначе мне не выжить.
Какое-то время мы все молчали. Потом папа взорвался. Он кричал и ругался, а я выбежала из комнаты, как только поняла, чем все это закончится. До меня долетали слова «полное безумие», «я больше не выдержу», «безответственность», «безрассудство», которые он в истерике обрушивал на маму. А она, забыв о мигрени, орала, что он «зануда», что не дает ей веселиться и всегда принимает мою сторону. «Ты выслушал обе версии событий и тут же решил, что именно она говорит правду, хотя мы с Бьёрном — коллеги и знаем друг друга сто лет». И тут она воспользовалась своим любимым оружием:
— А ты ничего не забыл?
— Что ты имеешь в виду? — недоуменно спросил папа.
— Ты даже не поинтересовался, как я себя чувствую! На меня тебе наплевать!
Я ушла в свою комнату, закрыла дверь, достала мешочек с ушами Бустера и попыталась проанализировать ситуацию. Произошедшее ночью меня не так уж сильно напугало, хотя тогда я еще не осознавала, насколько это ужасно. То, что мне не поверили, было куда хуже. Если мои слова ничего не значили даже в такой ситуации, что же ждет меня в будущем?
Папа мне поверил и принял мою сторону. Но мама не верила или не хотела верить. Почему? Какие у нее могут быть на то причины? Я видела только одну: она мне не родная мать, к тому же ей самой нравится Бьёрн, и она ревнует его ко мне. Ревность. Я попробовала это слово на вкус. Оно щипало язык. Может быть, ревность — причина всех ее поступков? Она сказала, что папа всегда меня защищает. Может, ей кажется, что он ее предает? Что мы с ним объединились против нее? В это трудно было поверить: папа потакал ей во всем. Сегодняшний завтрак в постель — лучшее тому доказательство.
Ссора родителей затянулась. Они то понижали голос, то снова переходили на крик. Мне показалось, что я слышу, как они швыряют на пол вещи. В конце концов, я спрятала мешочек с ушами Бустера под подушку, оделась и, не заглядывая в ванную, чтобы не показываться им на глаза, вышла на улицу.
Воздух был чистый и холодный, машин мало. Я сделала глубокий вдох и подумала, что на этот раз мне потребуется что-то особенное. Необходимо найти виноватого, и на этот раз я не могу повесить все на маму. Папа ведь согласился устроить вечеринку. Да и Бьёрн туда не сам пришел, его пригласили, пусть папа и был против. Но он не смог заставить маму попросить у меня прощения. От одной мысли о том, что мама не поверила мне, хотя такой сильный и крупный мужчина, как Бьёрн, мог сделать со мной что угодно, я покрылась холодным потом. Но это не мама стала причиной всей этой цепи событий. Виновен был Бьёрн, который, несмотря на свою чувствительность, все-таки был взрослый мужчина, и тем не менее, забыв о приличиях и разнице в возрасте, хотел удовлетворить со мной свои мерзкие потребности.
Когда я вернулась домой, мысли мои прояснились, и я успокоилась. Черное снова схлестнулось с белым, и в результате у меня выработался план. Он был не слишком хорош, но его можно подкорректировать. И если все получится так, как я задумала, Бьёрн больше никогда не залезет в чужую постель без приглашения. Но сначала нужно разобраться с родителями. Открыв входную дверь, я поняла, что у них наступило временное перемирие. Мама и папа сидели за столом в кухне и читали газеты. В раковине лежала гора немытой посуды.
— Ты гуляла? — спросил папа. — Очень разумно с твоей стороны. Мне бы тоже не помешало проветриться после вчерашнего. Хочешь есть? Мы пожарили яичницу, есть еще ветчина и помидоры. Нам лень было готовить полноценный завтрак…
Он умолк. И старался не смотреть мне в глаза. Мама же заявила мне как ни в чем не бывало:
— Идиотка! Она, видите ли, выступает за здоровый образ жизни, не то что ее старая мамаша! Зато я не боюсь пробовать что-то новое в жизни, а вы оба торчите дома.
Может быть, тогда с Бьерном я пережила стресс. А может, и нет. Скорее всего, испугалась не я, а мое тело. Буквально через неделю я поскользнулась на тротуаре, упала и ударилась головой. Меня увезли в больницу и поставили диагноз — сотрясение мозга. Я проболела несколько недель. Должно быть, мое отсутствие положительно сказалось на атмосфере в нашем доме, это было как антракт в спектакле, после которого занавес снова поднимается, открывая зрителям новые декорации и отдохнувших актеров.
Зачем я это пишу? Может быть, потому что мне кажется, что надо поторопиться?
ИЮЛЬ
События развиваются так стремительно, что дневник пришлось на время отложить. Позавчера позвонила в панике Ирен и сообщила, что видела у себя в спальне незнакомого мужчину. Она уже легла спать и понятия не имела, как ему удалось войти — ведь она заперла все двери. Он стоял в темноте и смотрел на нее, лежащую в постели. Слава Богу, Ирен нажала на кнопку сигнализации, которую установили социальные работники, чтобы она могла их оповестить, если с ней что-то случится. А потом вне себя от страха позвонила мне. Ее можно было понять.
