сказал он.
— Что вы имеете в виду?
— Я думал, что всю жизнь буду независим, что сам буду решать, что мне делать. Я умел жить на пару крон в день, а если денег не хватало, легко мог заработать их официантом в Греции, или помощником на ферме, или закупщиком в Индии, или продавцом в Нью-Йорке… Но рано или поздно веселье заканчивается. Ты поначалу не замечаешь, как тебя медленно, но верно затягивает в трясину повседневности. Это все равно что идти по тонкой доске. Ты делаешь шаг, она трясется, но пока не опасно, и всегда можно повернуть назад. Потом ты делаешь еще шаг, и стоишь посередине, и доска нещадно трясется, и ты уже не знаешь, куда двигаться — назад или вперед, и застываешь в страхе упасть….
— Ты?
— Да, я. Я говорил о себе. Хотя я, наверное, не один такой. Ты встречаешь кого-то, и для тебя становится важно, как ты или вы живете, а потом вы встречаете других и сравниваете себя с ними, и понимаете, что вам нужна нормальная работа, чтобы каждый месяц получать зарплату. Сначала это весело, словно играешь в «Монополию» и получаешь деньги просто потому, что удачно выбрал улицу для постройки дома. Это как наркотик. А потом вдруг понимаешь, что это была, черт побери, всего лишь игра, и не стоило тратить на нее время. Но уже поздно.
Он замолчал. Я тоже молчала. Он достал фотографию и положил на стол между нами.
— Взгляни на этого парня. Он бы тебе понравился? Если бы он вошел в эти двери, сел здесь и улыбнулся тебе, ты улыбнулась бы в ответ? Захотела бы узнать его поближе? Поехать с ним путешествовать?
Я взяла фото в руки. На снимке был худой, но хорошо сложенный молодой человек с мускулистыми руками и длинными каштановыми волосами. Он стоял на скале, одетый в майку и шорты, и на ногах у него были грубые ботинки. Рядом лежал рюкзак, а парень улыбался во весь рот, щурясь от солнца и раскинув руки, словно хотел сказать: «Это все мое!». Как ни трудно было поверить, глядя на обрюзгшего мужчину, сидевшего рядом со мной, на снимке был он, Бьёрн.
— Это Большой каньон. Аризона. Мы спускались целый день и заночевали в долине. Многие едут вниз на мулах или проходят небольшой кусочек пути, а потом поворачивают назад. Но мы пошли пешком. Пейзаж там… он словно олицетворяет свободу. И когда мы добрались до реки внизу… Индейцы племени навахо верили, что всемирный потоп случился именно там, и это отразилось в их мифологии, представляешь? Во время потопа их предки, чтобы спастись, превратились в рыб. Поэтому они стараются не есть рыбу, чтобы случайно не съесть своего родственника. Мне тогда было чуть больше двадцати…
Бьёрн забрал у меня фото и посмотрел на него. Оно было потертое, видимо, его хранили в бумажнике. Я заглянула ему в глаза и заговорила:
— Я с удовольствием познакомилась бы с тем парнем и узнала его поближе. Но кто сказал, что его больше нет?
Прозвучало банально и слишком кокетливо для девочки-подростка, но именно это Бьёрн и хотел услышать. Он посмотрел на меня, поднял руку и коснулся моих волос, как это сделал однажды Калле.
— Я помню, как мы приезжали к вам в гости летом. Ты, совсем еще маленькая девчушка, стояла в коридоре, а твоя мама что-то говорила о твоих спутанных волосах. Но когда я посмотрел на тебя, то подумал: какая разница, причесалась она или нет, она все равно очень мила.
Дело продвигалось быстрее, чем я рассчитывала. Бьёрн проглотил наживку куда легче, чем такса Ульссонов. Мы расстались, и он предложил увидеться снова:
— В то же время на том же месте, ладно? Я захвачу с собой книги о Канаде.
Сколько раз мы с ним сидели так в кафе? Три или четыре. Сколько раз говорили о Канаде? Может, однажды, а потом Бьёрн начал рассказывать про работу и свою жену:
— Со временем она превращается из винограда в изюм, усыхает с каждым годом. Я понимаю, она стареет физически, и я тоже старею, это нормально. Но самое ужасное, что она стареет и рассудком тоже.
Мы вернулись к тому, с чего начали, — к ностальгии Бьёрна по прошлому, по свободе и молодости, которых ему так не хватало. Я пропустила его мечты и воспоминания через свой фильтр и взамен выдала собственные планы на будущее, которые, как я рассчитывала, прекрасно впишутся в его идеальный мир. Прежде всего, я заявила, что ни за что на свете не стану материалисткой. Бьёрн посмотрел на меня, как кот на сметану.
Когда он, в конце концов, пришел к нам домой, крысоловка была наготове. В ней есть такая маленькая пружинка, на которую нужно нажать, чтобы крысоловка захлопнулась. В обычной ситуации предполагается, что на пружинку должна наступить крыса. Мне же нужно было исхитриться, чтобы не прищемить себе палец. Я решила еще потренироваться, потому что мне предстояло проделать все это под одеялом. Сперва я тренировалась на морковке, потом на сосиске. С сосиской было сложнее, потому что она была мягче и не так сильно давила на пружинку. Мне приходилось держать ее одной рукой и давить ею на пружинку изо всех сил.
Наконец, у меня стало получаться, хотя однажды я так прищемила руку, что у меня искры вспыхнули перед глазами. Но я раз за разом оттачивала технику, а еще рассчитывала на то, что Бьёрн будет так возбужден, что не заметит, чем у меня заняты руки под одеялом. К тому же, когда у меня, наконец, получилось с сосиской, результат был куда более впечатляющий, чем с морковкой. Тонкая кожица на сосиске лопнула мгновенно, содержимое вывалилось наружу, и было практически невозможно вытащить ее обратно, не сломав посередине. Для этого потребовалась бы помощь.
Я понятия не имела о том, что именно должно произойти между нами в постели, хотя как-то раз стала свидетельницей маминых любовных похождений. Мои познания в этом вопросе были чисто теоретическими, почерпнутыми на уроках биологии и из шуток приятелей, но помимо книг об альпинизме я изучила пособие «Основы секса» с соответствующими картинками. Она была написана суховатым языком и изобиловала научными терминами, но все равно давала представление о реальности. Я надеялась, что этого будет достаточно.
Бьёрн начал смотреть на меня голодным взглядом в кафе и пару раз даже немного провожал, потому что «молодой девушке не стоит идти домой одной в темноте». Все чаще он пытался обнять меня за плечи или поцеловать в щеку при расставании. Это было совсем не то, что с Калле, у которого кожа была нежной и мягкой, и мне пришлось заставлять себя думать об улитках, чтобы скрыть отвращение.
В тот вечер он прошел со мной довольно далеко, так что мы оказались почти у самого моего дома. Я сообщила, что там никого нет и можно зайти выпить чаю. И добавила, что взяла в библиотеке книгу, которую хочу ему показать. О южноамериканских индейцах. Бьёрн как-то рассказывал, что посещал их резервации и интересовался культурой и бытом.
Он клюнул на приманку и так крепко вцепился в нее зубами, что мне даже стало не по себе. С каждой нашей новой встречей напряжение нарастало, и теперь приглашением на чашку чая я крепко подцепила его на крючок. Бьёрн открыл рот, чтобы ответить: «С удовольствием!», и снова закрыл. Я словно видела, как крючок торчит у него из щеки, и недоумевала, почему он не кричит от боли.
Мы вошли в дом, и я зажгла везде свет, даже в своей комнате. Крысоловка уже лежала наготове под одеялом. Накануне я поменяла постельное белье, оно было чистое и свежее, но уже впитало мой запах. Я вскипятила чайник и собиралась поставить его на кухонный стол, но передумала, отнесла к себе в комнату и поставила на пол. Бьёрн последовал за мной, мы сели на ковер и в тишине пили чай. Потом я достала книжку, села рядом с Бьёрном и показала ему, что прочитала. Я словно нечаянно задела его бедром, мои волосы были в сантиметре от его носа. Я почувствовала напряжение в воздухе. Дыхание у Бьёрна участилось.
Он навалился на меня внезапно. Я сама не поняла, как это произошло, но его губы оказались прижатыми к моим, а руки сжимали мне плечи. Моей первой реакцией было оттолкнуть его, но я вспомнила пауков и историю с Калле, мысленно отстранилась и взлетела к потолку. Я видела, но не чувствовала, как его грубая щетина царапает мне щеки, как он слюнявит мне рот. Я схватила себя за волосы, чтобы перетащить нас обоих на кровать. Там он сорвал с меня рубашку, и, видимо, то, что он обнаружил под ней, его удовлетворило, потому что теперь я могла сосредоточиться на его брюках. Расстегнуть их было нелегко, потому что его «дружок», твердый как палка, натягивал ткань, мешая справиться с молнией. Я позволяла Бьёрну трогать мою грудь, думая о крысах и пауках, и под конец мне удалось стянуть с него трусы. То, что
