Идешь и трепешься.
Вчера, когда Феликса снимали с постамента, эти с телефонами так и бегали вокруг, все кричали «масмаси». Пассажирка его в путч тоже с такой сумкой появилась, с Лубянки ее вынесла и в Белый дом занесла. Почему ей все с рук сходит? Из гнезда демократии в гэбуху ездит, и никто ей слова не говорит. Раз опаздывала, нервничала. Из Белого дома на проспект Калинина вырулили, скрипит зубами. Мне, говорит, через три минуты нужно быть на Старой площади. Какие там три минуты, когда пробка. Давай, говорит, езжай по разделительной и прямо в Кремль через Боровицкие ворота, а через Спасские выедешь. Срежем угол. А он что, его дело маленькое. Через Боровицкие въехал, через Спасские выехал, по улице Куйбышева проскочил, за две с половиной минуты был на Старой площади. Стерва эта умчалась, спасибо не сказала.
Слышал как-то, мужики в гараже шептались, что его пассажирка пассия Самого. «Что ж ты, не знаешь, какой товар к телу доставляешь!» Брешут. Какой там товар! Без слез не взглянешь. Правда, один раз увозил ее с дачи правительственной, так в дверях мелькнуло лицо Самого. Показалось, наверное. Сам-то — мужик хоть куда! Видный, при славе, при почете. И получше этой крысы найти может. Понятно, если была бы, как та актриса из фильма «Интердевочка». Очень жизненное кино. Он, было время, с одной такой сработался. В прошлом году, когда депутаты эти, народные, в гостинице «Россия» жили, он как-то долго ждал у западного входа председателя какого-то комитета. И одна из тамошних «бабочек» душевно так с ним разговорилась. Давай, говорит, когда свободен, подруливай, будем вместе клиентов раскручивать. Тридцать процентов твои. Работа не пыльная, не тебе ж трахаться. А мы на твоей «Волге» с правительственными номерами такой план выдадим, обижен не будешь!
И правда, выдавала лихо. Но это еще до пассажирки его было, тогда у него час-другой свободный чуть ли не каждую смену случался. Потом как отрезало. Теперь чуть дольше на обеде задержишься, сразу допрос: где был? Не подкалымишь. Но в начале августа его стервозина куда-то на два дня улетела, так он со своей «бабочкой» стариной тряхнул. Да еще ее клиентов, двух айзеров, по пассажиркиному пути прокатил. В Боровицкие въехал, из Спасских выехал, уразумел, что номера его машины позволяют таким образом «срезать углы». Так айзеры расчувствовались, сверх положенного процента еще по пять сотен отстегнули. А «бабочка» на радостях после работы и ему дала. Она вообще девка добрая, когда работы немного было, всегда ему давала, чтобы он понимал, что не зазря с ней дежурит.
Здрасте-пажалста! Появилась, красотка драная! Куда прикажете? Чего изволите? В Кремль изволят. До Кремля от площади Дзержинского пять минут неспешным ходом, на ее каблуках семь. Ехать дольше будем. Толпа ЦК свергнутой партии штурмовать пошла, движение перекрыли. Хотя, конечно, мы ж такие важные птицы, что нас при любой власти везде пускают! Что-то майору шепнула, майор под козырек, приказывает убрать перегородку и против обычного движения, слева от Политехнического, их машину пропускает. Теперь бы на углу не застрять, здесь самая толпа, но не штурмующих — тех что-то не видно, а снимающих, сплошные камеры. Вон, на углу, напротив ЦК комсомола, пигалица, вся фотоаппаратами обвешана, с сумкой телефонной через плечо. Пигалицу эту он в дни путча в Белом доме видел, снимала все подряд. И как она такие здоровенные камеры с объективами таскает, на вид-то шестиклашка. Стоит теперь, телефонной трубкой трясет, старику какому-то что-то доказывает. Старичок с сеточкой, в которой батон и кефир. Из соседнего дома, наверное, за хлебом вышел, а тут ЦК штурмуют.
Старичок поворачивается к нему лицом… Е-кэ-лэ-ба-бай! Карасин?! Неужели так сдал? Всего ж на пять лет его старше, значит, Александрычу сейчас должно быть не больше пятидесяти девяти! Ни за что погорел мужик. А что это пассажирка его так на бывшего шефа уставилась? Знакомы, что ли?
Лиля все дни занималась челночной дипломатией. События происходили столь стремительно, что трудно было просчитать точно, чем все закончится и к какому флангу примыкать. Точнее, какой фланг возглавлять. Вот и приходилось ей крейсировать из одного логова в другое, из Кремля в Белый дом и обратно, одновременно подмечая, что и сидящие в этих логовах тоже не слишком-то уверены в исходе и не преминули бы заручиться тайной поддержкой другой стороны, являвшейся к ним в образе Лили.
Виктор, тот все предвидел. Позвонил ей вечером 18-го: «Не рыпайся! Что бы ни случилось, не рыпайся!» Но утром 19 августа, признаться, трухнула. Решила, что не на ту лошадку поставила. Заметалась. Помчалась в Кремль, благо ее пропуск никто не аннулировал. Но хорошо хоть надумала не класть все яйца в одну корзину и к середине дня доехала до Белого дома, удачно изобразив утреннее кремлевское бдение как стратегическую разведывательную вылазку. К вечеру, увидев людское море под балконами Белого дома, поняла, что ставка сделана. И ее ставка на зеро выиграла три раза подряд.
Сам воодушевлен был сверх меры. Круглосуточно на боевом посту. И она, как верная декабристка, вынужденно просидела три ночи на этих баррикадах. Хотя лучше других понимала, что штурмовать их никто не станет. Ввязавшиеся в игру старики не умели доводить до победы во что бы то ни стало, наступая и перешагивая. А эти, новые, голодные, умеют. Им еще нечего терять и есть шанс слишком многое обрести. А это значило одно — что они с Виктором еще три года назад просчитали все точно.
Только за эту точность расчета приходилось отдуваться на правительственной даче, куда еще не успела переселиться семья Самого, да в запертом кабинете под государственным флагом. Ей до дикости надоела эта имитация страсти. Нет ничего хуже чужого потного мужика, изрыгающего хрипы и вопли в момент, когда тебе хочется лишь одного — вылезти из-под него. Каждый раз, пережидая, пока любовник закончит эти судороги, она удивлялась, неужто все это доставляет ему такое удовольствие?! Сама она ничего, кроме скуки, не чувствовала. И этот вечный дядя Женя под дверью с улыбочкой — плавали-знаем! Впрочем, раздражение сменялось тщеславием. Минуты, которые требовалось пережидать, раз от раза становились все короче, а минуты наслаждения, упоения тайной властью — все длиннее. Когда, оторвавшись от нее, уже через несколько минут Сам с балкона, выходящего на Рочдельскую улицу, выступал перед колышущимся людским морем, когда эти неподдающиеся подсчету сотни тысяч человек скандировали его имя, Лиля упивалась своей тайной властью. Его обожает толпа, а он обожает ее.
Без малого неделя, как она в центре внимания. К ней бегут и отстраняемые от должности, и желающие по-быстрому захапать кусок временно бесхозной партийной собственности, и жаждущие статуса. И она разруливает все эти ситуации. И упивается ощущением того, что настало ее время.
Виктор вынужденно отошел в тень. Сейчас не время афишировать принадлежность к их общей организации. И папа уже на пенсии. Ему, с его старой закалкой, трудно все происходящее переносить. Вчера специально поехала к родителям на Вернадского. Сидят у телевизора. Постаревшие, посеревшие. Папа смотрел в новостях, как Феликса с постамента снимали, выругался, даже Берию вспомнил, при котором ему пришлось начинать. Хлопнул дверью, ушел в бывшую Лилину, а еще раньше Ирочкину и Костину комнату. Теперь, когда они с мамой жили одни, трех комнат на двоих им было слишком много. Однажды, тихонько расплакавшись на кухне, мама все же выговорила то, что Лиля знала и без нее, — родители ждали от нее внуков. За двоих ждали. За нее и за Ирочку.
Почему, дожив без малого до тридцати пяти, она ни разу так и не встретила мужика, для которого хотелось бы варить щи и стирать рубашки. От которого хотелось бы родить. Костик не в счет. И что случилось бы, достанься Костик ей? Где б она сейчас была?! В однокомнатной хрущобе в Выхино?
Лет через восемь после Ирочкиной смерти Костик женился, у него родились двойняшки — девочка и мальчик. Девочку назвали Ирочкой. С семьей Костик ютился в однокомнатной квартирке, которую и однокомнатной-то не назовешь. В ее номенклатурном доме не включенные в метраж холлы больше, чем вся его квартирка. Весной не выдержала, зашла к Попову и к его заму Лужкову и между обсуждением стратегических тонкостей на предстоящем съезде попросила разобраться, почему семью с двумя разнополыми детьми держат в таких ужасных условиях. Демократы, они, конечно, демократы, но квартира нашлась на следующий же день. А этот идеалист даже не понял, кого должен благодарить. Позвонил радостный, новый телефон сообщить. И что такому козлу рожать — увольте!
