— А с чего бы этим овечкам нам предъявы кидать? — хмыкнул Виктор и только теперь удостоил своим вниманием Марину. — Девка оттуда?
— Оттуда. Вот о ней ничего не говорили? Посланец из центральной общины не приходил за нее хлопотать?
— Да с чего бы? — Кожевников развел руками. — Нет вроде.
— Вроде? Так ты не знаешь?
— Ну, церберы ничего такого не базлали. Если б что-то было, так сказали бы. Верно?
Тор тихо выругался и мотнул головой.
— Так, ладно, — сказал он, вздохнув. — Сабрина, покарауль добычу. Виктор, отведи нас к этим алкашам гребаным.
Кожевников, кряхтя, неохотно встал, небрежно кинул на кресло овечью шкуру, стряхнул со своей шинели какие-то крошки и махнул рукой.
— Ну, пошли.
Сабрина сжимала кожаный поводок и смотрела в гранитный пол станции, о чем-то думая. Мысли ее прервал скорый и тихий шепот:
— Сяба… Сабриночка… Ну пожалуйста…
Молодая охотница подняла взгляд на Марину. Та стояла рядом, прижимая дрожащие ладони к губам, и смотрела на нее широко раскрытыми глазами.
— Я тебя очень прошу. Сжалься…
Сабрина аккуратно стянула с головы пленницы капюшон и стала руками приводить в порядок ее растрепавшиеся волосы.
— Ты замерзла? — тихо спросила охотница.
— Да, — шепнула Марина.
— Идем. — Сабрина потянула за ошейник, но не сильно. Привлекла Марину к креслу и усадила. Опустилась на корточки перед девушкой и стянула с нее один валенок. Потрогала босую стопу. — Ой, да у тебя валенки мокрые и ножки совсем озябшие, — покачала она головой, затем обтерла побелевшую от холода ногу пленницы овчиной.
Марина недоуменно смотрела, как Сабрина снимает свой рюкзак, извлекает оттуда пару шерстяных носков.
— Не волнуйся, они чистые, — приговаривала Сабрина. — Это мои. Каждый охотник должен иметь при себе сменные вещи.
— Да… Спасибо… большое…
— Вот так. А теперь давай, девочка, ножки под себя, на кресло… Вот так, умничка. — Охотница заботливо укутала Марину в овечью шкуру. — Вот так.
Затем Сабрина привязала поводок позади Марины к ручке двери бревенчатой хижины и, поставив в углу алебарду — подальше от пленницы, — сложила ее валенки у печки-буржуйки, стоявшей на приличном расстоянии от пожароопасного жилища. Затем принялась наводить порядок на столе.
— Сейчас кушать будем. Ты голодная, наверное, совсем. Впрочем, как и я…
Над миром сгущались сумерки. Вечер широкой поступью шел оттуда, где был восток в те времена, когда с компасами не творилась эта будничная теперь чертовщина. Белизна снега перестала давить на глаза, и Селиверстов поднял темное стекло своего шлема. Иначе совсем ни черта не видать.
— Как глаза? — шепотом спросил Жуковский.
— Да глаза вроде ничего, но стрелять все равно не смогу, — ответил Василий. — Рука не слушается.
— Плохо, — вздохнул Андрей. — Ведь у Кости и Степана совсем опыта стрелкового нет.
Степан слегка ухмыльнулся в бороду.
— Можно подумать, что он есть у тебя, ептыть, — хмыкнул Волков.
— А ты что, возомнил, если я из ученой среды, то обязательно непутевый Жак Паганель или забавный Анатолий Вассерман? — скривился Жуковский.
— Кто?
— Дед Пихто. Я, между прочим, в свое время увлекался спортом и страйкболом. И не забывай: я был искателем в самом начале.
— Все равно, — мотнул головой Селиверстов. — Надо сразу с двух стволов минимум работать. Снять того, с эсвэдэхой, что на шухере стоит, и вон того, бесноватого. У него «винтарь» и помповик на плече, а еще нож. Их следует валить вместе и тут же бить того, который сидит в сугробе. Причем стрелять в голову или сердце. Не забывайте, что эти долбаные свидетели Армагеддона носят пояса со взрывчаткой.
— Это мы в курсе, — кивнул Жуковский. — Костя? Ну что, поможешь мне окочурить этих сучьих потрохов?
Константин осторожно высунул голову из-за опрокинутого грузовика, за которым они прятались в какой-то полусотне шагов от неприятеля.
— Я же никогда не убивал, — пробормотал он.
— Дружочек, так никто из нас не идеален, — ухмыльнулся Жуковский. — Сейчас такой шанс исправить ситуацию.
Селиверстов тихо засмеялся.
— А может, как раз по поясам бить? — спросил Волков. — До нас взрыв не достанет.
— Паздеева угробим, а у меня к нему пара вопросов имеется, — мотнул головой Василий и поправил съехавший набекрень шлем.
— Костя… Эй, да выйди ты из ступора, — продолжал наседать Андрей.
— Ну чего? — недовольно фыркнул Ломака.
— Слушай, если бы речь шла о спасении моей зазнобы, я бы не колебался. Валил бы всех подряд, кто на пути стоит. Слышь?
— Да слышу я. — Костя вздохнул и, сняв рукавицы, подышал на пальцы. — Я понимаю, что мы тут все из-за меня. И понимаю, что надо это сделать. — Он передернул затвор «Калашникова». — Так давайте сделаем.
— Вот это по-нашему. — Жуковский подмигнул. — Степан, присоединяйся. Бери на мушку того, что сидит.
— С удовольствием, — проворчал Волков.
— Так, Костя. Задрот, который на шухере, — твой. Видишь?
— Жалко его. Вид у него какой-то… чмошный.
— Тьфу ты! Мажор, блин. Ладно. Я его беру, а ты тогда активиста грохни. Он, по ходу, главный у них. Хоть к нему ты нежных чувств не питаешь?
— Хватит уже, — поморщился Константин. — Давай работать по целям.
— Ну вот и хорошо. По моей команде.
Все трое прицелились. Автомат был очень холодный, и руки Константина совсем задубели. Он даже подумал, что неплохо бы поскорее пристрелить эту троицу и снова надеть рукавицы.
— Огонь, — тихо сказал Жуковский и вдавил спусковой крючок.
Раздались три одиночных автоматных выстрела. Жуковский попал Халдею точно в голову, сбив меховую шапку и изуродовав височную область слева. Волков пробил Викарию плечо и тут же сделал еще выстрел, угодив в шею. Довольно неплохо, учитывая, что стрелкового опыта у Степана не было. Викарий завалился на бок и захрипел. Пуля, пущенная Константином, просвистела над ухом Жреца. Тот резко пригнулся. Второй выстрел снова пришелся в пустоту. Свидетель Армагеддона уже несся к высокому сугробу у автобуса.
— Черт! — рявкнул Жуковский.
Он, Волков и Ломака сделали еще по выстрелу, но везучий армагедетель перемахнул за снежный бархан и был таков.
— Костя! — воскликнул Андрей. — Твою мать! Ну как же так?!
— Бегом за ним! — скомандовал Селиверстов, извлекая здоровой рукой нож из сапога.
