Владимир Андреевич Добряков
Недолгие зимние каникулы
Глава первая, в которой рассказывается о странном поведении Греки
Третью парту красил Грека. Вцепился в кисть — ни отнять, ни выпросить. Насчет «отнять» — это я так, к слову. Смешно: отнять у Греки! Попробуй! В лоб закатает — на ногах не устоишь.
Кисть отнимать никто у него и не собирался, а просить просили. И Котька, и я — хоть минуточку дать покрасить.
— Обожди, — отмахивался Грека и все водил, водил тугой кистью по крышке парты.
— Ты бы, Гриша, передохнул, — сказала Ирина Васильевна. Сказала, а сама еще подлила ему краски.
Я видел: учительница радуется за Греку. Да и как не радоваться! Мы уж давно привыкли, что Греке на все наплевать. В те дни, когда он вместе с соседом по парте Котькой Зуевым дежурит, то в классе черт те что делается. Мела нет, доска грязная, тряпка не намочена. Один раз даже на люстре тряпка оказалась. Пока доставали, минут пять прошло, И потом еще долго не могли успокоиться — все вспоминали, как смешно висела у потолка тряпка. В общем, сорвали урок. Из-за Греки. Тряпку-то он забросил. А чтобы Грека остался после занятий помочь убрать класс — ха-ха! Пулеметом не удержишь.
И вот, пожалуйста, красит парты. Да как еще красит! На что Алеша Климов, командир класса, — мастер на все руки, я тот рот разинул. Подошел к парте, осмотрел придирчиво ровный слой краски и уставился на Греку, как на чудо заморское:
— Ты, оказывается, на работу шустряк.
Гришка вытер о край банки кисть и самодовольно усмехнулся:
— Так-то, ехал Грека! Я, командир, все могу! — И со значением добавил: — Все!
Что с Грекой стало? Совсем другой человек. Правда, он еще вчера как-то странно себя повел. После уроков Ирина Васильевна объявила, что желающие красить парты должны прийти утром к десяти часам. Тут-то Грека и загадал загадку. Когда вышли из школы, он взял меня за локоть и отвел в сторону.
— Не опоздай, — чуть таинственно оказал он. — Приходи к десяти…
Я даже не понял, о чем он.
— Или не слышал? Парты красить.
— А сам-то придешь? — недоверчиво спросил я.
Грека подмигнул узким глазом и, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений, ударил кулаком себя в грудь.
— Как штык буду!
И вот — пришел. Еще и Котьку с собой привел. Сам Котька, я уверен, ни за что бы не додумался пожаловать в школу. Тем более в такой день. Во-первых, воскресенье. Во-вторых, Новый год на носу. В- третьих — это самое главное, — каникулы же начались. И правда выдалась будто специально для каникул: солнце, морозец. Хоть лыжи надевай, хоть коньки. Или бери санки — с горы катайся. А разве плохо — погонять клюшкой шайбу!
Чего-чего, а погулять Котька любит больше всего на свете. Уроки не сделает, книжку не раскроет, зато нагуляться вволю не забудет. Потому, наверно, и щеки у него словно красными чернилами покрашены.
Только ни лыж Котька не успел взять, ни коньков: Грека за ним явился, чтобы в школу вместе идти.
Представляете, ребята глазам своим не поверили, когда увидели их! Даже кое-кто из активистов не захотел пожертвовать таким днем, а эти двое, самые, можно сказать, нарушители, пришли работать.
Я тоже удивился. Хоть Грека и трахнул себя кулаком в грудь, но я вчера не очень-то поверил ему.
А как наша молоденькая учительница Ирина Васильевна обрадовалась! Просто готова была, кажется, расцеловать Греку. Ох, и намучилась она с ним! Про себя-то, наверно, уж не раз думала, что ничего с Грекой поделать не сможет — неисправимый…
А Грека возьми да и выкинь такую штуку! Глядите, мол удивляйтесь!
Глядели ребята, удивлялись. И я заодно с ними, а все равно какое-то сомнение, будто червь, точило меня. Ой, неспроста это. Вдруг что-то задумал?..
Грека тем временем закончил красить парту у среднего окна.
— Командир! — позвал он. — Принимай работу. Твоя парта. Эх, на совесть для тебя постарался!
Все, кто в ожидании — кисти слонялся без дела, собрались возле Греки.
— Хоть на экспорт! — оглядев свою парту, сказал Алеша.
— Обожди… — Грека прищурил узкий глаз. — Вот здесь, в уголке, малость подмажу.
Он опустил кисть в стеклянную банку, и я увидел, что краски там осталось чуть ли не на донышке.
— Поменьше макай, — сказал я. — Другим не хватит!
Учительница наклонила широкую железную банку, заглянула внутрь.
— В самом деле, ребята, поэкономней…
И только она это сказала, как Марину Сапожкову, которая стояла: на подоконнике и вытирала тряпкой стекло, вдруг словно ветром сдуло. Лишь косы метнулись да очки блеснули. Кинулась в конец класса, где висела одежда.
— Я мигом слетаю, Ирина Васильевна! У нас дома, в кладовке, полная банка краски. Такая же, голубая.
Ну и Маринка! Электрон, а не девчонка. Я бы, наверно, и пальто с гвоздя не успел снять, а ее руки уже нырнули в рукава. Промедли учительница еще секунду — Маринка все пуговицы застегнула бы.
— Да куда ты, обожди! — засмеялась Ирина Васильевна. — Спасибо, конечно. Только краски должно хватить-Пять парт осталось.
Всего пять парт! А мастеров с кистями — трое. И оглянуться не успеешь, как все будет закончено.
— Ну, Грека, — взмолился я, — ну, хоть немножко дай!
Все-таки он пожалел меня — протянул кисть с измазанной липкой деревянной ручкой.
— Но смотри, плохо получится — нос тебе выкрашу!
Грека зря словами бросаться не будет: возьмет и правда выкрасит нос. Я слегка обмакнул кисть и осторожно провел ею по крышке парты со старой, облупившейся краской. Я очень старался. И не потому, конечно, что опасался за свой благородный нос, который, как уверяет папа, чем-то похож на римский. Просто приятно было красить. Точно новую вещь делаешь. Поведешь кистью — и сияет в том месте парта, будто из магазина.
Лишь одну парту успел я выкрасить. А Котьке и вовсе ничего не досталось. Но Котька не очень расстраивался. Он давно нашел себе занятие. Другие мыли окна, оттирали керосином капля краски на толу, собирали и складывали в углу заляпанные газеты, а Котька — нет, не на того напали! Он достал из кармана шарик для пинг-понга, вытащил из-под цветочного горшка блюдечко и давай им шарик об стенку щелкать. Он бы и целый час так щелкал, да Грека раздавил шарик. Не нарочно раздавил. Хотел ногой его пнуть, как футбольный мяч, а шарик под каблук угодил. Ясное дело, треснул.
Шарик треснул, а Котька захныкал. Не то чтоб захныкал, а так — скривил толстые губы, посопел и забубнил с обидой:
— Размахался! Новый совсем шарик. Вчера купил. Семь копеек…
Конечно, любой бы на его месте обиделся. Только лучше бы Котьке промолчать. Будто Греку не знает.
Я увидел, как Грека взял его левую руку, ловко завел ее за спину и чуть повернул. Тут же Котька захныкал по-настоящему:
— Ой, ой, больно!
