место на нарах. И уже именно СВОЕ...
— Что я должен делать?
— Забыть Алябьеву, — твердо сказала Беликова.
— Да я с этой тварью больше не только дел иметь не хочу, но даже...
— Ты не понял меня, — покачала головой Екатерина Юрьевна, — вообще забыть. Я смогу узнать о любой твоей попытке отомстить. Поверь: у меня есть для этого возможности. Подумай. Это нелегко. Но и мне не так просто будет вытащить тебя отсюда. Итак?
— Договорились, — посмотрел ей в глаза Кирилл, — обещаю, что не трону эту мразь.
— Что ж... Поверю, — сказала Беликова, — но и проверить не забуду.
Она так резко распахнула дверь, что облокотившийся с другой стороны о косяк майор Гурецкий едва не ввалился в кабинет.
— Теперь с вами, голубчик, — поддержала его за локоть Беликова и, отведя на пару шагов от кабинета, доверительно сообщила: — Соврала я ему. Самую малость, но соврала. Догадались, в чем?
— Я не слушаю чужие разговоры, — отвел взгляд Гурецкий.
— Врете, — сказала Беликова, — все вы слышали... А соврала я ему в том, что не знаю подставившего его человека. Это — вы.
— Вы с ума сошли?!
— Вы, вы, — отмахнулась Беликова, — когда вы познакомились с Алябьевой, то ничего не знали о Бортко, а потому у вас не было причин для конспирации. Вы сами понимаете, что существует куча людей, видевших вас вместе и знающих о ваших отношениях задолго до этой истории. Я могу легко это доказать.
— И что это дает? — продолжал хорохориться майор. — Это ничего не доказывает. Знал и знал...
— Как я выяснила, на осмотр тела убитой проститутки Ирины Чикулаевой выезжали первым именно вы, — сказала Беликова, — именно там вы нашли эти заточки?
— Не докажете!
— Да, скорее всего преступник выронил их именно там, — не слушая его, продолжала Беликова, — вот тогда-то вам и пришла в голову эта мысль. Неужели вы думали, что настоящий маньяк прекратит убийства? Или надеялись, что Бортко сломается, возьмет все на себя и его успеют осудить за чужие преступления? В угоду личным интересам вы направили следствие по ложному пути, Андрей. И из-за вас погиб еще один человек. Ведь все были уверены, что преступник — он, и не искали настоящего убийцу, вы и брошку ему подкинули с квартиры писательницы, где проводили досмотр... Глупо.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сухо сказал Гурецкий.
— Ладно, хоть слушаете, — вздохнула Беликова, — значит, сохранили последние мозги. Понимаете, что не просто так рассказываю... Я ведь сразу заподозрила подвох. Алябьева сказала, что прочла в газетах об орудии убийства — заточках с ручками из красной изоленты. Но я читала эту статью. Не было там ничего о красной изоленте. Это можно списать на неточности рассказа, но ведь она ссылалась и на «неадекватное поведение» Бортко, рассказывала о каких-то таблетках. Это был перебор. Вы надеялись, что после задержания Бортко попадает к вам в руки, а я самоустраняюсь от дела и займусь своей привычной работой. Вот только зря вы попытались втянуть меня в это дело: стара я уже такой грех на душу брать...
Не знаю, что вами двигало: ненависть к перехитрившему вас вору или страсть к Алябьевой, но методы вы избрали паскудненькие... Значит, так... Для начала вы отпустите Бортко. С извинениями. В связи с новым убийством Критика это не будет представлять для вас формальных трудностей. Его мысли пока заняты мечтами о свободе, и он вряд ли сопоставит очевидные факты. Потом он, безусловно, догадается, кто его подставил на пару с Алябьевой, но не думаю, что решится пакостить... А вот вы подадите рапорт об увольнении. По собственному желанию.
— С чего бы это?! — возмутился Гурецкий. — У вас ничего нет. Одни домыслы и женские фантазии. Устроили тут «Санта-Барбару»...
— Вы мне не нравитесь, Андрей, — тихо сказала Беликова, — очень не нравитесь. Я наводила о вас справки. Говорят, вы хороший сыщик... Может быть. Но я.не люблю людей, которые бьют задержанных. Они ведь не могут дать сдачи... И уж тем более я не люблю людей, для которых цель оправдывает средства. Если вы не подадите рапорт завтра же, я найду способ разжечь такой скандал, после которого вы займете место Бортко. Верите, что я могу это сделать? Так что уходите сами... Пока я не передумала и не помогла вам...
Она выждала паузу, ожидая возражений. Гурецкий угрюмо молчал. Беликова удовлетворенно кивнула и не торопясь пошла прочь...
В отделе ее встретил Григорьев:
— Звонил Алексеев, из Василеостровского, просил перезвонить.
— Хорошо, — покорно сказала она и под пристальным взглядом нависшего над ней начальника набрала номер: — Саша? Беликова беспокоит...
— Екатерина Юрьевна! — завопили в трубке. — С меня пузырь! Даже два! Ваша информация подтвердилась. И машину эту черную свидетели видели, и фоторобот со слов ваших девочек составили. Уже раздали ориентировки... Тут такой кипеж идет — с ума можно сойти... Дело дошло до самых верхов, все рвут и мечут... Генералы меня уже одними папахами закидали... У вас случайно еще чего-нибудь нет? По маньяку?
— Ты хочешь, чтоб я тебе его фамилию и адрес дала? — усмехнулась Беликова. — Тут уже не пузырем, а ящиком коньяку пованивает... Ладно, слушай. Он — бывший офицер. Скорее всего — боевой офицер. Бывал в командировках. Страдает психическим расстройством. Не исключено, что лечился. Не исключено, что после контузии или ранения... Машину можешь не искать, скорее всего, он ее уже бросил. Пока все.
— С ума сойти, — сказал Алексеев, — я даже не спрашиваю, откуда у вас эта информация... Спасибо! Кстати, узнал я про этого писателя... Ну, того, что с вами был. Смолякова. Да, действительно числился в нашем РУВД... Надо же, а я и не знал... Аж за честь района приятно...
— А почему «числился»?
— Так он по спортивной линии, — пояснил Алексеев, — кажется, от «Динамо». Милицию на соревнованиях представлял. В РУВД его никто из «стариков» даже не видел. Не меньше моего удивлялись, что такие люди у нас работали. А начальник отдела кадров что-то темнит... Но да бес с ним, с начальником. Мне на сегодня уже всяких начальников с головой хватило... Побегу я. Дел много. Спасибо вам!..
Беликова положила трубку и задумчиво посмотрела на Григорьева.
— Екатерина Юрьевна, — вкрадчиво сказал он, — позвольте полюбопытствовать: вы уже с больничного вышли али еще болеть изволите?..
— Что? — очнулась от размышлений Беликова. —А-а... Болею, Максимушка, болею... С каждым днем все хуже и хуже...
— Представляю, что будет, когда выздоровеете, — вздохнул Григорьев.
— Максим, — перебила его Беликова, — а разве может такое быть, чтобы человек числился в милиции, причем в конкретном учреждении, но не работал там в действительности и дня?
— Вполне, — Григорьев уже перестал удивляться неожиданностям ее вопросов, — это настоящая беда для некоторых отделов. Когда я еще «на земле» работал, у оперов в отделе штат был в девять человек, а реально крутились вшестером. Еще трое — мертвые души, а территорию за них опера между собой делили. Это могут быть спортсмены, выступающие за честь родной милиции и едва ли помнящие, к каким службам причислены. Ребята из «спецслужб». Для друзей и родственников он какой-нибудь «статист НИИ», а пенсия ему за выслугу и прочее начисляется по нашей линии... Много вариантов, все и не упомнишь. Не знаю, как сейчас, а раньше это было очень распространено... А чем вы болеете, если не секрет?
— Давление, голубчик, — рассеянно отозвалась Беликова, — двести двадцать на сто... По крайней мере, таким было, когда я его в последний раз измеряла... Дня три назад... А почему ты спрашиваешь?
— Звонили из психлечебницы, — выразительно посмотрел на нее Григорьев, — некто — Мартенсон... Очень интересовался вашей персоной...
