следствием — нет».
— Я дам расклад, — повторил он. — Тебе. Пусть остальные от зависти обгадятся.
— Дурак, — сказал раненый спецназовец. — Душевнобольной дурак!
Пискунов даже не посмотрел в его сторону.
— У нас работа такая, — сказал он, глядя мне в глаза. — Обижаться даже как-то нестандартно. Не беззащитных детей калечил. Ботаники по домам сидят, а в мужские игры с иным характером играют... Только уж довези меня до места сам. Что б эти... коллеги мне какую-нибудь заподлянку по дороге не кинули. А я тебе по дороге по себе весь расклад дам. Про других не стану — сами ищите. Идет?
Дивов лично надел на него наручники, подтолкнул к своей черной «Волге»:
— Ты так и так мне весь расклад дашь. Без всякой торговли.
— Да ну? — весело посмотрел на него Пискунов. — Уверен? — И, обернувшись ко мне, спросил: — Едешь?
Немного растерявшись, я посмотрел на Дивова. Тот секунду подумал, нехотя кивнул:
— Садись.
Я сел справа от Пискунова, дюжий двухметровый спецназовец подпер его плечом слева. Дивов, с наскоро перевязанной головой, устроился рядом с водителем:
— Поехали.
— Куда? — спросил водитель.
— Давай прямо в контору, на Литейный, — распорядился подполковник, повернулся к Пискунову. — Ну, рассказывай.
— Пусть он спрашивает, — кивнул на меня Протей.
Я задумался. Специфика моей работы была несколько иной, и допросы такого порядка мне проводить не приходилось.
— А... Зачем? — наивно полюбопытствовал я. — Зачем вообще все это?
— Ни фига себе вопросы! — опешил Пискунов. — Как зачем?.. Ну... Каждый зарабатывает так, как умеет. Амбиции, опять же, да и принципы... Веришь — ни одного хотя бы «просто плохого человека» я за эти годы не тронул. Мразь была первостатейная. Растлители, такие же убийцы, но «без понятий», бандиты, отмороженные на всю голову... Да все я знаю, что ты мне сказать можешь! Просто... Жизнь так сложилась. Выпало так, и все.
— Знаешь, — сказал я, — когда-то я слышал одну историю. Арестовывали в совдеповские времена одного крупного диссидента. Запамятовал: то ли Сахарова, то ли Лихачева. И молодой оперативник, знакомый с трудами этого человека, извинился: «Работа такая», на что тот ему ответил: «А вот работу себе, молодой человек, каждый выбирает сам». Я не пошел бы в спецслужбы, занимающиеся политикой и инакомыслием, как видишь, не стал и «шестеркой» на воротах какого-нибудь босса или, тем более, киллером. А своей работы не стыжусь. Сложно, злюсь от глупости законов и малозначимости моих усилий, но... не стыжусь. Даже оправдываться не приходится.
— Я и не оправдываюсь, — пожал он плечами.
Мы замолчали. Возмущенный Дивов переводил взгляд с меня на него. Наконец не выдержал:
— Ну?!
— Что? — посмотрел я на него.
— Давай... Допрашивай.
— Так вроде... и так все понятно, — сказал я. — Остальное специфика, тонкости.
— Но именно эти «тонкости» нам и нужны! — взорвался подполковник. — Где хранит оружие и грим. Связи. Старые дела. Номера счетов. Помощники.
— Я в этом не разбираюсь, — сказал я и отвернулся к окну.
— Да вы что?! — начал было Дивов, но Пискунов перебил его:
— Который час?
— Час? — непонимающе посмотрел на него подполковник. — Около одиннадцати, а что?
— Точное время?
— Двадцать два сорок две, — посмотрел на часы Дивов.
— Жить кто-нибудь хочет? — с веселым любопытством осведомился у нас Пискунов.
— В каком смысле?
— В прямом. Думаете, я заминировал одну машину? Нет, на той должен был уехать Сергей с Пановым. А остальные... На всякий случай.
Дивов умудрился повернуться к нам всем корпусом, ошалело тараща глаза. Подумал секунду, мотнул головой:
— Врешь! Пытаешься провернуть какую-то аферу! Не выйдет.
Пискунов безразлично пожал плечами. Я посмотрел ему в глаза, покачал головой:
— Не врет. Останови машину! Подполковник, срочно звоните водителям других машин... Пискунов, ты все же подлец! Там же люди!
— А вот работу каждый выбирает для себя сам, — странным, отрешенным голосом сказал Пискунов. Мне показалось, что он находится в каком-то трансе. Кажется, он упоминал о контузии?..
— Из машины! — рявкнул я. — Быстро!
Мы уже въехали на Литейный проспект. Водитель — умница! Не штаны в спецшколе просиживал. Он свернул в один из дворов, уводя эту бомбу на колесах с забитого людьми проспекта, бросил ее у глухой стены, кубарем вылетел из машины, отползая под защиту мусорного контейнера. Дивов хладнокровно дождался, пока спецназовец вытащит из машины Пискунова, и только тогда последовал за ними. Я едва успел укрыться за каменным крыльцом какой-то парадной. И тут рвануло! Не знаю, что это была за взрывчатка, но Протей ее явно не пожалел. Уши у меня словно засыпало песком, а в голове стоял такой звон, словно бомба разорвалась не в десяти метрах, а прямо в моем черепе. На этот раз машина горела. И как горела! В прямом смысле — синим пламенем да еще с копотью. И сквозь этот дым я увидел безжизненно распростертое тело спецназовца и стоящего с поднятыми руками подполковника. Неясная тень метнулась к выходу на Литейный. Из-за контейнера, где прятался водитель, ударил выстрел — все же молодец парнишка, из него выйдет толк! — из-под арки бабахнуло в ответ раз, другой... Выхватив пистолет, я бросился следом за убегающим Пискуновым. Мне было легче: ему приходилось расталкивать прохожих, да и скованные руки мешали бежать, но все же шаг за шагом он отрывался от меня. Стрелять я не мог — кругом были люди, но они же мешали вести прицельный огонь и Пискунову. И все же он уходил. Медленно, но уверенно отрываясь от меня метр за метром. Бессильная ярость охватила меня. Неужели уйдет?! Вот так, просто, посреди десятков людей, в самом центре города вновь скроется один из самых удачливых и опасных убийц, о которых я только слышал?! Ну уж нет! Сдохну, но догоню! Догоню!
Свернув на одном из перекрестков, он вылетел на площадь и неожиданно остановился, повернувшись ко мне лицом. «Открытое пространство, — догадался я, — он понимает, что я успел бы выстрелить раньше, чем он перебежит площадь. Что ж... Значит, здесь...»
— В остальных машинах не было взрывчатки, — крикнул он. — Мне нужно было избавиться только от вас с Дивовым. Дай мне уйти, и никто не пострадает!
Между нами было не более сорока метров. Его силуэт был отчетливо виден на фоне Спасо- Преображенского собора. Скованными руками он держал перед собой пистолет, и я понимал, что с такого расстояния он не промахнется.
— Не могу, — сказал я. — Сдавайся, останешься жив.
— Не могу, — ответил он. — В тюрьму я не сяду. Давай!
Мы выстрелили одновременно. Падая, я успел заметить, как навзничь рухнул и мой противник. Когда чуть стих первый взрыв боли, первое чувство, которое я испытал, было удивление: пуля Протея попала мне в ногу. Для такого стрелка, как он, это было более чем странно... Сидя в грязи, я смотрел, как, содрогаясь всем телом, ворочается в талом снегу мой противник, пытаясь подняться на ноги. Моя пуля ударила его туда, куда и предназначалась — в самую середину груди. Наконец ему удалось выпрямиться. На фоне собора, с прижатыми к груди руками, он был похож на кающегося. Подняв голову, он взглянул на меня, и на его лице появилась слабая улыбка:
— Все же... я... лучший, — скорее угадал, чем услышал я. — Даже кость... не задел... А теперь... не мешай...
