термометр!..
– Ну, поглядим!
38° 5!.. Вот так температура!.. Что я скажу ей?… Посмотрим…
– Оддорт!.. Мы должны были следовать в Оддорт… наш поезд… вы знаете?
Одиль не интересует, что думаю я… она хочет, чтобы я рассказал ей об Оддорте!.. Сейчас же!
– Да, мы знаем!.. Вам лучше остаться здесь, мадемуазель, вас ничего не беспокоит?… Вы были в вагоне?
Мне тоже хочется знать! Имею право.
– Эти пассажиры все в лохмотьях!.. Из каких стран они прибыли?… А тот локомотив, что наверху?
– Наверху, это где?
Ошеломляюще! Ах, бесстыдник!.. Я вижу все его восемь колес! Вверх ногами! Там, наверху… о если он тронется с места!.. И я услышу мою музыку!..
Мне уже все равно! Я больше ничего не слышу…
Как там они выкрутились, я не знаю… меня же они посадили на прежнее место между динамо-машиной и желтым прожектором… я не мог верно оценить ситуацию, но, должно быть, это стоило им зверских усилий… за дело взялись двадцать… тридцать… разумеется. Лили и Фелипе… и конечно, все эти люди вокруг?… Я был без сознания… подробнее расскажу вам позже, позже…
Вот и Нимье, он не постарел, я бы даже сказал: в нем больше мальчишеского, чем обычно… живой и подвижный, лучше, чем во время нашей последней встречи… поздравляю его… но он приехал не для того, чтобы им восхищались!.. Речь идет не о вежливости и не о философии любви… о моем провале, о моем полнейшем поражении – вот о чем идет речь! О фиаско моей литературной хроники… он только что сообщил мне об этом, и что Ахиллу действительно надоело… я знаю эту песню: молодым я неизвестен, бородачи меня ненавидят, книгопродавцы меня бойкотируют, университеты впали в детство больше обычного, что-то лепечут. Лиги и их манифесты распинают меня как только могут!
– Ну и что же?…
– Наш «мозговой трест» – он имеет в виду
Кашен? Погоди-ка!.. Это имя мне о чем-то говорит! Ну да!.. Афиши! Посещая Безон, я видел их ежедневно… зеленые!.. Как раз перед заводами в Берлине… я не рассказываю Нимье… я ничего и никому не рассказываю…
– Вы ничего не хотите написать? Несколько строчек?… Простая любезность… Что-нибудь для левых?… Мы могли бы позвонить!.. Ну!.. Ну же… подумайте, Фердинанд!
С полной готовностью я начинаю думать, я пытаюсь вникнуть, доискаться… ах, да!.. Ну, разумеется!.. Но как это далеко!.. Годы!.. И годы… я себя подбадриваю… в этом Саргассовом море воспоминаний я нахожу всякое… множество тел разбились между двух течений… тел знаменитых персонажей… и тел нищих бродяг… убогих… движение водорослей… все… кружатся в водовороте… даже самые знаменитые!..
– Нимье!.. Нимье, подождите!
Еще одно усилие… ах, мне кажется… да! Да!.. Я полагаю!..
– Скажите, а
– Что вы имеете в виду?
– На русском!
– Его перевели на русский?… На русский… и кто же?
– Мадам Эльза Триоле.[49]
– Она знала французский?
– Несколько слов… совсем мало… но величайший в мире прохиндей Арагон ей очень помог!
– Браво! Браво!.. Но вы уверены?…
– Еще бы!.. Я видел их собственными глазами в разгар работы! За переводом моего детища… они занимали студию… застекленную… я достаточно точен?
– У вас есть этот перевод?
– У меня он был, но исчез… он уплыл со всем прочим!.. Вы знаете улицу Жирардон… когда «чистильщики» вывозили вещи из моей квартиры на трех машинах…
– А у русских он есть?
– Еще бы! Я имел шанс убедиться в этом воочию прямо на месте!
– Где?
– В Петрограде![50]
– Вы?
– Ну да!.. это я вам дарю бесплатно!
Пусть все знают!.. Хотя они еще должны мне звонкую монету… грубые и бесчестные! Я настаиваю!.. Я тот, кто никому ничего не должен, ни Ахиллу, ни Гитлеру, ни Нобелю, ни Сталину, ни Папе! У меня есть доказательство, я подыхаю за свой счет…
– Ну и?…
Я спрошу у русских, что стало с «Путешествием»?… Оно где-то еще есть… в одном, в двух экземплярах… где-нибудь! Россия, конечно, огромная, но все-таки, если они приложат маленькое усилие…
– Мой дорогой Селин, я вас покидаю! Спешу, меня ждут! Одно из пятнадцати тысяч приглашений!
Я не совсем понимаю…
– Весь Париж, Селин!
Я прощаюсь с ним, поспешно бросаюсь к бумаге… письмо к мадам Триоле!.. Очень почтительно я осведомляюсь… я спрашиваю у нее, не приходилось ли ей после 34-го года слышать о судьбе своего перевода?… И ожидаю… пятнадцать дней… два месяца… год… ничего! Мадам Эльза дуется на меня… вовсе не обескураженный, раз я уже взялся за это, я обращаюсь, пока абсолютно вежливо, в посольство СССР. «Господин культурный атташе»… улица Гренель… проходит год! Ничего! Ну и ладно! Теперь месье Громыко!.. Я свидетельствую ему свое почтение, пишу ему… господин министр… он на месте!.. У него легион секретарей… одно слово, одно распоряжение, они найдут!.. Тщетно! Не отвечают, как Эльза и посольство… я думаю, они смущены… не знают, как держаться… совершенно «невоспитанные»! Огромная Россия – такая неряха!.. Она теряет запросто все что к ней попадает!..
Два года я не видел Нимье…
– Алло! Алло!..
Он не дает мне даже словечко вставить… у него столько проблем! К черту
Вы должны понять, я вовсе не испытываю желания вас разжалобить… уже четыре книги посвящены моим несчастьям!.. Я мог бы немного подумать и о вас… а вы, случайно, не страдали?… По-другому!.. В тысячу раз хуже!.. Вы более деликатны, вот что! Вы не выказываете своих страданий ничем, ни единым вздохом! А мои грубые откровения… довольно!
Там, на этой платформе, куда они меня в итоге втянули… на эстраде, так сказать, под открытым небом,
