вообще всех касается, але!..
…Я, кажется, уже упоминал, что в отличие от охоты последующая за нею разделка туш – дело редкостно мерзостное. По-моему, привыкнуть к этому нельзя, особенно если это в промышленном масштабе. Но почти двести парней хотят есть. Кто-то уже разжигал костры, склон долины звенел от шума и гама, а на другом склоне неспешно скапливались в ожидании ночи волки. Им поживы тут явно много останется. Долбила гитара, и чей-то голос выл:
С другой стороны не менее громко ревели на несколько голосов по-голландски (или по-фламандски?) что-то, похоже, столь же похабное.
– Застрельщики славных дел, – заметил, подходя, Вадим. – Любое славное дело застрелят… Пошли к костру. Только помоемся сначала.
– Мне такие сборища всегда напоминают турслеты, – признался я, когда мы отмывались. – Фу, все равно кровью воняю… Не люблю я этого запаха. – Я обратил внимание, что Вадим смотрит на меня странными глазами, и удивился: – Ты чего?
– Да вот я вспомнил, – медленно сказал он, – февраль, когда мы с немцами урса на Марице перебили. Как ты тогда глаз урса вынул и ногой на животе у него раздавил… Что, тогда кровью не пахло?
Я смерил его долгим, внимательным взглядом:
– Чего ты хочешь? Испортить мне настроение?
– А оно у тебя хорошее?! – то ли в шутку, то ли всерьез поразился Вадим.
– Да! – рявкнул я, вскакивая.
– Тише, тише, дети, не ссорьтесь! – подал голос Сережка Лукьянко, отмывавшийся неподалеку. – Пошли, костер-то уже развели, наверное…
…Костер уже не только развели – Михель шпиговал три здоровенных кабаньих окорока какими-то травками, уверяя всех, что это знаменитые кавказские приправы.
– Ты нам волчьего лыка туда не напихай, – под общий смех сказал Видов, вырубавший из палок здоровенные вертелы. Михель хмыкнул:
– Я голландец, а у нас обжорство – национальная традиция… Вот это, например, – он поднял какой-то стебелек, – это кинза. А это – реган. А это…
– Это петрушка, – невозмутимо сказал Мило. – Послушай, я есть хочу.
Боже поддержал брата энергичным кивком. У какого-то костра казачата орали древнее, как мир:
– Хорошо поют, – заметил Басс, извлекая свои гусли. – Ну что? Пока мясо жарится? – и, не дожидаясь согласия:
Я удивился, увидев, как начал подпевать Иван, причем по-русски, широко раскрыв глаза и довольно красиво:
…– Ты откуда знаешь Высоцкого? – спросил я Ивана. Болгарин пожал плечами:
– Отец любит… любил… любит.
– Ясно, – кивнул я.
А Андрей уже снова подначивал Басса:
– Игорь, давай эту, – он напел: – «Не хватило чуть-чуть нам попутной погоды…»
– Понял, сейчас. – Басс положил перед собой котелок: – Рубли и валюту кидайте сюда…
Он помолчал, глядя в огонь, особенно яркий в сгущающихся сумерках, и продолжал, перебирая струны:
…Стемнело совсем, звезды перемигивались почти во все небо, только на севере, где-то над хребтами Кавказа, похоже, шел дождь. Но ветер дул на запад, и я, пиная в ручей камешки, лениво подумал, что тучи снесет в Черное море.
Наш лагерь все шумел, хотя многие уже спали, но этот шум мне не мешал. Я отошел к концу гряды, на которой мы остановились, – тут тропинка вновь уходила в лес, заплетенный кустарником, через который нам придется продираться завтра. Далеко-далеко впереди, в неразличимой тьме, тоже горели костры – россыпью, штук шесть. Как это обычно бывает ночью, я не мог понять, сколько до них. Могло быть и двадцать, и пятьдесят, и больше километров по прямой. Интересно, кто это, подумал я, вглядываясь в огни… и вдруг меня охватило странное, захватывающее дух чувство – как в парке, когда кружишься на «Ветерке». Огни надвинулись с бешеной скоростью… или нет, это даже была не скорость, а… не объяснишь словами, просто я вдруг
Он поднял глаза. Встретился со мной взглядом.
И мне показалось, что я упал с высоты не меньше трех метров…
– Олег, Оле-ег…
Голос был негромким, а вот хлопки по щекам – довольно ощутимыми. Я открыл глаза и различил над собой лицо Джека.
Я сел, придерживая рукой затылок. С трудом ворочая языком, спросил:
– Что со мной было?
– Это интересный вопрос, – заметил Джек, садясь рядом. – Подошел я спокойненько к краю тропинки по своим делам. Сделал их, поворачиваюсь – а там ты валяешься. Ты откуда упал?
– Упал? – Я посмотрел в сторону далеких костров, оперся ладонями о теплую землю. – А, да… упал… Джек, – я повернулся к нему, – «вилька, полька, тарэлька пишутся бэз мягкого знака. Сол, фасол, антрэсол пишутся с мягким знаком. Дэти, запомнитэ это, ибо понять это нэвозможно!»
– Чего? – Джек свел брови. – Ты, когда падал, головой не?.. – Он заглянул мне в глаза.
– Не знаю, – признался я. – Я вообще не знаю, падал ли… и откуда… Джек, ты случайно никогда не видел такого приметного парня…
– Приметного? – англичанин улыбнулся. – Ты что, решил поменять ориентацию?
– Нет, я ее потерял, – признался я. – Парень в маске. Вот тут, на нижней части лица… Ты что, Джек?!
Этот возглас вырвался у меня непроизвольно. Джек существо крайне флегматичное, именно по- английски. Но за какую-то секунду его лицо изменилось резко и жутко. На нем отпечатался такой ужас,
