всегда хорошо бегал на этих деревяшках – даже сейчас, когда на ногах у него не «дрокеры»[20], а именно деревяшки…
Вадим резко затормозил возле нас и левой рукой скинул меховой капюшон.
– Идут, – выдохнул, сбрасывая с ног лыжи. – Десять штук, вот за этим холмом, – он ткнул за спину большим пальцем. – Разведка. Выйдут к ручью.
– Перережем, – уверенно сказал я, стряхивая краги в снег и сбрасывая капюшон. Схватило холодом, но я знал, что это ненадолго. – Вперед, ребята.
Проваливаясь в снег, мы спустились к ручью и присели за деревьями и валунами. Вадим аккуратно вывесил из рукава гирьку кистеня.
– Десять штук – ерунда, – сказал я, подвыдернув из ножен палаш. – Жаль, языка пока не знаем, а то можно было бы одного живьем взять.
Сергей, сидевший ближе остальных к оврагу, помахал рукой и окаменел. Это могло значить лишь одно – урса уже близко.
И точно – через какие-то секунды из-за черных валунов появились первые, и их визгливо-скрежещущие голоса прогнали тишину. В теплой одежде пришельцы казались неуклюжими и еще более уродливыми, чем в летнее время. Из-под надвинутых шапок валил пар.
Да, их было десять, и они ничего не опасались. И идти им было легче – по берегу…
Второй остановился и, схватив за плечо шедшего первым, что-то завизжал, тыча рукой в наши следы на склоне. Заметили… Ну, вот и хорошо!
– Рось! – заорал я, вскакивая и выдергивая палаш полностью – тусклый свет блеснул на лезвии. Нас разделяли всего несколько шагов, и я преодолел их в два прыжка. Длинное лезвие наполовину утонуло в груди того, шедшего первым… Палаш Сережки отбил над моей головой ятаган второго, кулак моего друга швырнул урса в холодную воду… Двое возникли передо мной, следом подбегал третий. Вскрики, хрип, плеск и лязг повисли в воздухе.
Оступился – вода ледяная наверняка; спасибо, Тань, за сапоги! Звиггзагг! Ззвигг! Выхваченная дага до упора вошла в живот… Ззвагг! Зиг! Зиг!
– Рось! Рось!
– Скраг! Скраг!
Званг! Занг!.. Добежал, скот, опять их двое… Кто-то рухнул в ручей – похоже, не наш… Оп! Ушел от секущего удара, а то бы… А итальянскую защиту ты видел?! Йок ты что видел, а теперь больше вообще ничего не увидишь… Последний противник отступал вверх по склону. Шапка с его головы свалилась, острые, крокодильи зубы были оскалены. В левой руке он держал толлу. Ну нет – метнуть я ее тебе не дам, гадес…
Сзади залязгал металл. Не оборачиваться – стоп!
– Олег, все нормально! – весело прокричал Игорь. Краем глаза я заметил, что Вадим сражается всего- навсего с одним урса. Так, быстро мы…
«Мой» урса прыгнул вперед, размахиваясь рубануть в голову. Я увернулся, пнул его в пах и помчался следом за покатившимся по склону врагом, чтобы уже не дать ему встать, – обойдется, выродок…
Урса внезапно остановился, сжавшись на снегу в комок, – я был вынужден по инерции через него перепрыгнуть. Проскользил сколько-то и, ощутив сильный удар в левый бок, развернулся и достал встающего урса рубящим ударом в висок – кабанье-рептилий череп раскололся, заливаясь кровью.
Меня шатнуло, и я, сам не понимая почему, сел в истоптанный снег. Дикая боль рванула бок – такая, какой я ни разу в своей жизни не ощущал. Для такой боли нет слов, нет красок… ее не описать. И она, наверное, слишком сильна для четырнадцатилетнего мальчишки – потому что я и не крикнул, а только открыл рот. Боль забила его, как горячая кислая каша.
– Олег! – дернулся ко мне Сергей. Его противник побежал, я махнул палашом: уйдет же! Сергей резко повернулся, из его руки вылетел метательный нож, и урса, взмахнув руками, рухнул и съехал по снегу в ручей. Нож торчал у него в затылке. – Олег, ты что?!
Сергей все-таки подбежал ко мне, встал на колено, вонзив в снег палаш.
В боли появился какой-то перерыв, и я ответил:
– Не знаю… – Но голос сам собой оборвался мучительным кашлем – и я увидел, что откашливаю струйки темно-вишневой крови.
– Вадька, Север! – закричал Сергей и нагнулся, а потом мне стало еще больнее, хотя это, казалось, было невозможно, и я упал в снег. – Олег ранен!
«Ранен?» – подумал я. Надо мной склонились три лица, а между ними среди низких серых облаков я увидел пронзительно-голубой овал чистого неба.
Потом оттуда, сверху, полилась клубящаяся чернота, и я утонул в ней. Там было спокойное покачиванье, только бок временами дергало, а думать совсем не хотелось, что для меня было необычно. Но потом я ощутил жар огня, услышал голоса – вроде бы и Танькин – и напрягся, пытаясь понять, о чем они говорят. Глаза у меня вроде бы были открыты, но я видел почему-то только вереницы огненных теней, кружившиеся в странном быстром танце…
– …селезенка…
– …кровь в животе…
– …нет…
– …он тебя не видит, Тань…
– …толла…
– …сразу почти отключился…
– …будем вытаскивать…
– …держите его…
– …Таня, уйди!..
Больно. Мне стало очень больно, и эта боль рванула меня куда-то вверх, навстречу сыплющимся с небосклона звездам…
Я не умер, хотя Олька говорила – должен был. Наверное, толла все-таки не достала до селезенки – не знаю. Когда я пришел в себя, был уже конец января, – я провалялся без сознания больше двух недель.
Эти недели я тоже не помню. Просто временами в той темноте, где плыл я по нездешним рекам, меня настигала боль; в рот что-то вливалось – и боль уходила, вновь отправляя меня в дремотное путешествие без звуков, запахов, красок и ощущений.
Когда я открыл глаза – была ночь. Злобненький голосок снаружи выпевал песню вьюги: «Вью-у-у… вью-у-у… вею-у-у…» Меня окружала полутьма, подсвеченная отблесками костра, пахнущая людьми, дымом, жареным мясом, наполненная сонным дыханием и треском дров в очаге.
Боль в боку была, но какая-то поверхностная, как при заживающем порезе, который ненароком задел. Мне даже хотелось потянуться, но я лежал под одеялами и не стал этого делать. Вместо этого я повернул голову.
Справа от меня, скорчившись и положив голову на руки, скрещенные на коленях, сидела Танюшка. Я слышал ее затрудненное дыхание, а потом заметил – или это отсветы костра так пошутили? – круги возле глаз, какие бывают от усталости и недосыпа. Как пишут в старых романах – сердце мое дрогнуло от нежности (правда!), и я хотел ее окликнуть, но не успел – чья-то ладонь легла мне на губы, и я увидел над собой улыбающуюся физиономию Сергея под спутанными лохмами светлых волос, с белозубой и радостной улыбкой.
– Очнулся? – прошептал он. – Привет… Не трогай ее. Мы-то меняемся, а она около тебя днюет и ночует, не отгонишь… Попить, что ли?
Хорошо помню, что я спросил. Меня это почему-то так волновало в тот момент, что все остальные мысли выскочили из головы:
– Эй, а как… в смысле – кто… когда я в туалет?!
