Неизгладимыми строкамия вышил исповедь мою,легко роняя над шелками.воспоминаний кисею.В ней тюль Весны, шелк красный Леташерсть Осени и Зимний мех,переплетенье тьмы и света,грусть вечера и утра смех.Здесь все изысканно и странно,полно утонченных причуд,и над собою неустанновершит неумолимый суд.Здесь с прихотливостью безумийво всем расчет соединен,и как в безмолвьи вечном мумий,смерть стала сном, стал смертью сон.Здесь все учтиво так и чинно,здесь взвешен каждый шаг и жест,здесь даже бешенство картинно,и скрыт за каждым словом крест…Но смысл, сокрытый в гобелене,тому лишь внятен, в том глубок,кто отрешенных измышленийнебрежно размотал клубок,и в чьей душе опустошеннойстерт сожалений горький след,кто в безупречный триолетзамкнул свой ропот исступленный,кто превозмог восторг и горе,бродя всю жизнь среди гробов,для истлевающих гербов,для непонятных аллегорий.Кто, с детства страсти изучив,чуть улыбается над драмой,и кто со Смертью, словно с Дамой,безукоризненно учтив; —и для кого на гобеленевесь мир былой отпечатленкто, перед ним склонив колени,сам только мертвый гобелен.
Терцины в честь Жиля Гобелена
Влюбленных в смерть не властен тронуть тлен.Ты знаешь, ведь бессмертны только тени.Ни вздоха! Будь, как бледный гобелен!Бесчувственно минуя все ступени,все облики равно отпечатлев,таи восторг искусственных видений;забудь печаль, презри любовь и гнев,стирая жизнь упорно и умело,чтоб золотым гербом стал рыжий лев,серебряным — лилеи венчик белый,отдай, смеясь, всю скуку бытияза бред мечты, утонченной и зрелой…Искусственный и мертвый след струя,причудливей луны огни кинкетов,капризную изысканность тая;вот шерстяных и шелковых боскетовбез аромата чинные кусты,вот блеск прозрачный ледяных паркетов,