отзывы приходили о нем и из-под Ленинграда, когда во главе 2-й ударной армии он начал наступление в лесисто-болотистой местности, нанося удар во фланг и тыл немецкой группировке, осадившей Ленинград.
Не вязалась эта фигура у меня с образом изменника родины. Провокация! — говорил я себе. Но… сведения подтвердились. Власов с помощью немцев создает из военнопленных Российскую Освободительную Армию (РОА). Встал мучительный вопрос: почему?! Ведь не какой-то выскочка — кадровый офицер, коммунист, чисто русский человек, выходец из трудовой крестьянской семьи. И сердце болело. Потом я узнал, что Трухин — начальник штаба РОА. Новой боли это не прибавило. Трухина я ценил не очень высоко. Его участие во власовском движении я считал закономерным: приспособленец. Но тут новый удар. Заместителем у Трухина — полковник Нерянин Андрей Георгиевич.
Нерянин — мой сокурсник по академии Генерального штаба. А Нерянина я знал по-особому. Очень серьезный, умный офицер, хорошо схватывает новое, не боится высказать свое мнение и покритиковать начальство. Его выступления на партсобраниях носили острый и деловой характер. Часто бывало так, что либо он поднимал острый, злободневный вопрос, а я выступал в поддержку, либо наоборот. Наши друзья называли нас парой бунтарей.
В тактике он был авторитет для всех его сотоварищей, политически он был одним из наиболее подготовленных. На семинарах высказывал независимые суждения. Был довольно основательно начитан в философских вопросах. И вот этот человек, которого я брал себе за образец, оказался тоже во власовском движении. Я так знал этого человека, что никто не мог бы убедить меня, что он пошел на этот шаг из нечестных мотивов. Он, может, и ошибается, думал я, но у него не может не быть убеждения — честного и, с его точки зрения, благородного. Но что же это за убеждение?
В общем, Нерянин меня заставил думать. Когда верхушку РОА казнили, мысли мои стали еще тревожнее. Если они изменники, то почему их судили закрытым судом? Ведь такие преступления выгодно судить на народе. Здесь что-то не так…»
Ответ большинства обвиняемых по всем пунктам обвинения был: «не виновен». Они не сознались в обвинениях и этим не допустили успеха запланированного показательного процесса. Но мы же знаем, что вопрос «виновен» или «не виновен» никакого значения в советском судопроизводстве не имеет. Приговор был ясен с самого начала — высшая мера наказания. Он был объявлен 1 августа 1946 года и гласил: смерть через повешение. Повешение, потому что эта казнь является унижением. Казнены были: А. А. Власов, В. Ф. Малышкин, Г. Н. Жиленков, Ф. И. Трухин, Д. Е. Закутный, И. А. Благовещенский, М. А. Меандров, В. И. Мальцев, С. К. Буняченко, Г. А. Зверев, В. Д. Корбуков и Н. С. Шатов.
Глазами Ильи Эренбурга
Весьма интересно, что о своей встрече с Власовым пишет Илья Эренбург в своей биографии «Люди. Годы. Жизнь. 1942–1965».
Как газетный корреспондент Эренбург объезжал московский участок фронта после того, как немцы были оттеснены назад. При этом он, конечно, посетил большого героя этих боев генерала Власова. Эренбург описывает его с нескрываемой симпатией. Упоминает о его внешности, его импозантную фигуру, глубокий бас, любовь его солдат, его манеру говорить, причем он употреблял то цитаты из Карла Маркса, то словечки фельдмаршала Суворова. Суворов — неоспоримо самый выдающийся военный вождь, какой был в России. Он был популярен и известен также и своими шутками и, очевидно, был для Власова прообразом и недосягаемым идеалом. Описание Эренбурга только подтверждает это.
Конечно, в своих воспоминаниях Эренбург указывает на причины, которые, по его мнению, заставили Власова совершить его «постыдный» поступок. Он пишет: «Власов — человек без чести, но с невероятным честолюбием. Он очень гордился тем, что Сталин обратил на него внимание, вызвал его на совещание и поручил ему особо важную и все решающую задачу». По мнению Эренбурга, Власов честно пытался выполнить задание, но немцы оказались сильнее. У Власова на Волхове не было успеха, его армия была уничтожена. Он сознавал, что эта неудача значила для него конец его военной карьеры и, возможно, даже стоила бы ему жизни. Поэтому он и сдался немцам. И дальше, по словам Эренбурга, он «в плену рассчитывал на то, что в случае победы Советского Союза он в лучшем случае будет разжалован и проведет остаток своей жизни где-нибудь в маленьком провинциальном городке, допустим, как начальник местного почтового отделения или чего-нибудь подобного. Вот из-за этого он делал ставку на победу Германии и делал все, чтобы ее добиться. Он рассчитывал при этом стать в новом русском правительстве, если не президентом, то, по крайней мере, военным министром…»
Нам же важно установить, что не только у власовцев, но и вообще у русских эмигрантов утвердилось следующее мнение: мы не знаем, чем кончится война, победит ли Гитлер или союзники, но ясно одно — для советского режима это будет означать конец.
Дальше Эренбург пишет: «Только честолюбие могло вызвать действия Власова. Ведь ему нечего было возражать против советского режима. В свое время он признал Октябрьскую революцию. Он с одушевлением отправился в поход против белых вместе с красной гвардией, позже с Красной армией. Благодаря своим способностям, он делал карьеру и стал генералом. Его часть в соревновании всех дивизий Красной армии заняла первое место.»
Мы же, однако, знаем, что у Власова были все основания ненавидеть советский режим. Он сам и вся его родня происходили из крестьянства, которое больше всех пострадало при советском режиме. Крестьяне вырывались из своего быта и многие умирали от голода и мученической смертью. И сейчас еще они существуют в Советском Союзе на положении крепостных и рабов. Мало кто на Западе знает, что колхозник не имеет паспорта или какого бы то ни было другого личного удостоверения, и это делает для него невозможными любые поездки по Советскому Союзу.
Принадлежащий к такой группе бесправных людей, конечно, не может чувствовать симпатию к своим мучителям… Всего этого, конечно, Эренбург написать не мог. Однако он заслуживает признания за то, что он человечно описал личность Власова.
Я хочу закончить эту главу одним заявлением генерала Трухина:
«Мы знаем, что нас ожидает. Важно, чтобы это пережила молодежь. Она понесет дальше наши идеалы. И тогда, в конечном результате, все происшедшее не окажется бесполезным.»
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Последнее слово принадлежит генералу Власову
Во многих длительных разговорах я был единственным собеседником, которому Андрей Андреевич Власов мог высказать свое отчаяние, свое разочарование, свои еще остающиеся надежды и свои планы. Эти разговоры были дружескими и сердечными. Он часто при этом переходил на доверчивое «ты». При этом моя роль не ограничивалась только пассивным слушанием. Я был тем постоянным присутствующим, возможно, настоящим другом его, а также русским патриотом, так как Власов не сомневался в моей любви к России. Но также одновременно я был и «хитрым немцем», который в любой момент мог правдиво объяснить русскому непонятное поведение западного человека в целом ряде вопросов.
Такие разговоры велись не только в рабочем кабинете Власова, но также и во время далеких прогулок. Обыкновенно он начинал с монолога, в котором критиковал поведение немецкого руководства, которое ему была так трудно понять.
При этом он часто высказывал свое отчаяние по поводу их самоубийственных решений. Весьма часто такие разговоры вызывались выслушанными сводками Вермахта и сообщениями иностранных
