Закончилось все самым банальным образом. Гарри обо всем узнал – прочел мои весьма откровенные электронные письма. И в нашей семейной жизни наступил кризис, какой переживают миллионы семей, подобных нашей, по всей стране, каждый день. Мы оба потеряли аппетит и сон. Гарри вдруг заметил меня, стал интересоваться, что я ношу, куда хожу, с кем встречаюсь. И требовать подробностей. Я, естественно, врала. Уверяла, что это было всего один раз, и давно, и вообще не так чтоб уж очень здорово. Бес попутал по пьяной лавочке… Я еще не решила, как поступлю, и не хотела сжигать мосты.
Ревность пробудила в Гарри интерес ко мне, но слишком поздно. Мы с ним и прежде жили в аду, только он об этом не догадывался, теперь же мы оба были в курсе. Постоянно на нервах, оба рыдали и обвиняли друг друга. Сэму ничего не говорили. Зачем расстраивать парня? Когда тебе четырнадцать, у тебя и без того несладкая жизнь. Мы ругались, плакали, рвали на себе волосы и шипели друг на друга, закрывшись в спальне или во время долгих прогулок вдоль канала.
И в конце концов я отреклась от своего любимого, от своей настоящей любви. Бросила Альпина, как бросают курить, и снова сделалась добропорядочной женой и матерью! Сразу стало скучно и тоскливо, но перспектива развода была слишком пугающей. Да и ради кого я ушла бы от Гарри? Альпин любил меня, но он любил и свою хорошенькую жену Сару. И своих детей. И несметное число родственников. Они каждый год все вместе ездили в отпуск, в какую-нибудь Кеффалонию.[4] Дохлый номер. Я сказала Альпину «прощай», втайне надеясь, что он яростно воспротивится и умчит меня в голубую даль. Но он выслушал меня с явным облегчением и с грустью заметил:
– Наверно, так будет лучше.
– Да. Слишком многое поставлено на карту.
– Все дело в детях.
– Да. В детях.
– И вообще, живи мы вместе, я бы тебя извел.
– Мы бы оба извели друг друга.
Сара ни о чем не догадывалась, и мы притворились, будто ничего не было. И хотя Гарри и словом не обмолвился, перевестись в этот городок он, конечно, согласился исключительно из-за этой истории. Гарри попросил меня никогда не упоминать Альпина. Время шло, никто ничего, слава богу, не узнал, и прошедшее уже казалось сюром. Словно мне все привиделось. До слез хотелось позвонить Альпину, услышать его голос, сказать, как я по нему скучаю… Но я не звонила, а он не пытался связаться со мной. Альпин и Сара пришли к нам на прощальную вечеринку, и он пожал Гарри руку. Ей-богу. И улыбался тепло так, от души. Вот что обиднее всего! У него все распрекрасно, а я осталась в дураках. В дурах.
И вот год и месяц спустя, за триста с лишним километров от того порога, где мы поцеловались, я зажигаю свечу в своей новой ванной. Хочу почувствовать себя дома. Раствориться в пузырьках, благоухающих розой. В открытую дверь плывут баллады Марка Нопфлера и Эмилу Харрис (диск я поставила заранее). Что может быть лучше чуть приглушенного «кантри»! Любуюсь своим телом – при свечах, все в пузырьках, да еще если смотреть без очков, оно очень даже ничего. Гарри ошибается, и эта фарисейка Аня – тоже. Потрясное слово – «фарисейка». Со мной все в порядке. Я не фригидная – как раз наоборот. Просто меня с души воротит, когда ко мне прикасается мужчина, который мне не по нутру. Мне это претит. О, еще одно классное словечко, и как ловко я его ввернула.
– Претит! – произношу я вслух.
Я много читаю, голова чуть не лопается от слов, которых я прежде не слышала и уж тем более не употребляла сама. Я режу лук, жарю фарш, а они сидят у меня в башке и дожидаются своего часа. Обожаю, когда они вдруг выскакивают наружу.
Бедная я, несчастная! Бог свидетель, я хотела бы, чтоб было иначе, но что делать, если я ужасно, ужасно, ужасно устала не любить Гарри. Я состарилась не любя его! Это подтачивает мою жизнь. Ни в какой мелодраме не описать, как это сказывается даже на моем дыхании! И такое ощущение, будто попусту тратишь жизнь. Зазря пропадает в душе то место, где должна обитать любовь. Раньше, до Альпина, я была неудовлетворенной женой и преспокойно жила себе с этим, а теперь я – неудовлетворенная жена, которая больше не может так жить, которая слишком часто вспоминает бывшего любовника, которая выясняет отношения с мужем при посредничестве шотландской польки по имени Аня и которая забывает правильно кормить своего четырнадцатилетнего сына.
Черт, Сэм! Видела я его или нет, когда мы вернулись? Телик в его комнате бубнит, это точно, а его-то самого я видела? Что творится с моим материнским инстинктом? В результате менопаузы вокруг меня возникли некие атмосферные помехи – я не могу принимать сигналы с нормальной четкостью.
– После ванны проверить, как там Сэм, – вслух приказываю я себе. – Расспросить, что он читает по программе. Попытаться поцеловать. Да, вот именно.
Потом я лежу и размышляю о собственном голосе. В нем слышны зрелые годы и легкая степень помешательства.
– Черт, черт, черт.
Побрить, что ли, ноги? А, ну их. Для кого стараться? Вытершись насухо, умащаю кожу лосьоном, особое внимание, задрав подбородок, уделяю лицу. В зеркало не гляжу: пошлите сил, чтоб не
– Роза! Я пришел!
Он всегда кричит, вернувшись домой. В голосе никакой обиды – хозяин воротился! Несломленный и в хорошем подпитии. Тяжело ступая, он вваливается в холл, где стою я, еще слегка лоснящаяся от крема.
– Ага! – Гарри пялится на мои голые руки-ноги.
– Ты дверь как следует закрыл? – хмуро спрашиваю я. – Сквозит.
– Как следует, а то! Тебе холодно? Иди ко мне, я тебя согрею.
Плотнее запахнув полотенце, я по стеночке проскальзываю мимо Гарри.
– Поставь, пожалуйста, чайник, ладно? – Это чтобы сгладить свою подлую шустрость.
В моем гардеробе есть несколько соблазнительных ночных сорочек и очень сексуальное белье. Все подарки. Одну пару французских трусиков подарил Альпин, две-три другие – Гарри. Вот они, в верхнем ящике. По временам меня так и тянет отдать их кому-нибудь или просто напросто выкинуть, но… подумаю- подумаю и оставлю. Кто знает, вдруг пригодятся?
Сегодня, однако, их вид нагоняет тоску. Что, если я уже никогда и никому не захочу понравиться? Что, если отныне и до смертного часа я останусь ледяной недотрогой? Что, если всю оставшуюся жизнь мне придется целовать одного Гарри? Не могу забыть, как было у нас с Альпином. Как я не могла насытиться им. Его поцелуями. Словно открылся ящик Пандоры. И как удовлетвориться чем-то меньшим?
И вслед за этим другая привычная мысль:
Лучше уж Гарри, чем призрак одиночества.
– Чайник вскипел! – как обычно, орет Гарри во все горло.
С облегчением в душе – мне снова не удалось сломать его! – запахнувшись в длинный, до самых пяток, старенький халат, направляюсь на кухню.
Муж пододвигает мне чашку с чаем, окидывает взглядом мою задрапированную фигуру и вздыхает сокрушенно:
– Ох-ох-ох, что скажет Аня? Что только она скажет?
– Отвали, Гарри. Я ей скажу, что у меня аллергия на секс. Или просто признаюсь, что ты меня так достал, что меня от тебя с души воротит. И заруби это на своем гребаном носу.
– Как я люблю, когда ты ругаешься!
Я улыбаюсь, но про себя. Это одно из наказаний за то, что он перестал меня привлекать, – я никогда не показываю Гарри, до чего он меня забавляет. Гарри, конечно, засранец, а я – воистину ужасная жена. И… Бог мой! Я опять забыла проведать Сэма.
Глубокой ночью – на часах 3.20, а сна ни в одном глазу – я лежу и мысленно перебираю бесчисленные несчастья, возможно поджидающие меня впереди. И все случаи, когда меня отвергали, все случаи, когда я сама все гробила, всплывают в памяти и, скалясь, приветствуют меня.
