– У нас тут пару лет назад отопление начало барахлить. Беру фонарик, лезу в подвал. Пылища – еле прочихался, чуть глаза не выскочили. И тут – что такое? Огромная куча всяких писем, медицинских карт и еще каких-то записей. Их никто лет двадцать не трогал.
– Так, значит, карточки у вас?
– Нет, я сказал об этом доктору Ульрих, и она их в шредер отправила.
У меня сердце упало.
– И ничего не осталось?
– Ну, может, чего и осталось, если мы в потемках не заметили. Да хоть бы и так, я бы все равно вас туда не пустил. Это же конфиденциальная информация.
– Ужасно.
– Простите, что не могу вам помочь.
Я поблагодарил его и уже собрался повесить трубку, когда он вдруг сказал:
– А знаете что…
– Что?
– Вообще-то, может, я вам чем и помогу. У нас вроде бы фотографии остались.
– Какие фотографии?
– Ну… Вы же знаете, как раньше относились к конфиденциальным данным? Ну вот, эти фотографии до сих пор висят в старом корпусе. В коридоре на стенке. Они черно-белые. Там в основном групповые снимки, вроде как на память. Все пациенты в костюмах и галстуках. А на одном, по-моему, даже в бейсбольной форме. Может, и тот, кого вы ищете, среди них есть. Некоторые фотографии подписаны. Я могу их вам показать. Думаю, никаких правил мы не нарушим, все равно уж они там висят.
– Здорово! Спасибо вам огромное!
– Я поговорю с доктором Ульрих и сообщу вам.
Саманта наконец вернулась из Южной Каролины, и я ей позвонил.
– Неслабо поработал, – сказала она.
– Спасибо.
– Нет, правда, ты прямо в Коломбо превращаешься.
– Надеюсь, у тебя тоже есть новости?
– Есть.
– И?
– Не скажу. Это сюрприз.
– Да ладно тебе!
– Встретимся – узнаешь.
Мы договорились поужинать на будущей неделе. Те м временем я сходил в больницу: после сотрясения мне положено было регулярно являться на осмотр. Доктор заглянул во все дырки в моей голове и сообщил, что я абсолютно здоров. И почему-то предложил выписать еще обезболивающих. Я взял рецепт, купил в аптеке таблетки и припрятал их для Мэрилин, решил, что отдам, как только она вернется из Франции.
Было воскресенье, второе января. От Мэрилин пришло еще одно письмо. На этот раз на немецком. Я покопался в Интернете и нашел машинный переводчик.
Я предположил, что Мэрилин сейчас в Берлине, засунул свою гордость подальше и ответил длинным слезным письмом. Нажал на кнопку «отправить» и тут же пожалел об этом. В первом письме я сказал все, что мог, и основательно вывалялся в смоле и перьях. Так чего мне еще надо? Воссоединения? Я вовсе не был уверен, что хочу снова сойтись с Мэрилин. Последние две недели я наслаждался безмэрилиновой диетой. Скучать я скучал, но в то же время впервые за долгие годы позволил себе совершенно расслабиться. Обычно так чувствуют себя в отсутствие родителей, а не любовницы. Хотя я, конечно, не специалист.
Мне хотелось, чтобы она меня простила и я мог спокойно с ней порвать и не чувствовать себя при этом виноватым. Или чтобы она решительно меня послала. Тогда я мог бы уйти не оглядываясь. В общем, я ждал от нее какого-то решения: проехали или не проехали. Чтобы понимать, на каком я свете. Неизвестность меня тяготила, Мэрилин это знала и с удовольствием пользовалась моей слабостью. Разумеется, она понимала, как я отреагирую на ее молчание. Знала – и все-таки заставила меня вертеться как уж на сковородке. Это меня ужасно злило, хотя теперь я понимаю, что получил по заслугам.
На следующее утро мне позвонил сержант Трег из отдела по особо тяжким преступлениям и спросил, не найду ли я время подъехать к нему в контору. Мне очень не хотелось торчать без дела в галерее, поэтому я прыгнул в такси и помчался в полицию. Меня проводили в кабинет, а вернее, небольшой загончик Трега, где он восседал у подножия горы смятых оберток из-под гамбургеров. Андрейд тоже обедал. На его столе лежал открытый пластмассовый контейнер с коричневым рисом и сыром тофу.
– Кока-колы хотите? – спросил меня Трег.
– Нет, спасибо.
– Ну и хорошо. Ее все равно нету.
Расследование, сообщили мне сержанты, приняло странный оборот. Они решили допросить Кристиану Хальбьёрнсдоттир.
– Приезжаем к ней домой, болтаем с ней. Она ничего такого не говорит, подозрений не вызывает. Я встаю, извиняюсь, спрашиваю, где тут туалет. Иду по коридору, и прикиньте, на стене висят картинки, один в один как у вас.
Я выпрямился.
Трег кивнул:
– Ага. Прям вот так и висят, всему миру на обозрение. Ясный пень, мы заинтересовались, но ей и слова не сказали. Поспрашивали еще про вас для порядка, потом встаем, говорим типа «спасибо большое», уезжаем и выписываем ордер на обыск. – Он ухмыльнулся. – Эта дамочка – прямо электрический угорь, если ее разозлить.
– Это вы ее еще не очень сильно разозлили.
– Пришлось вывести ее на улицу и там успокаивать. Ураган.
– Вы не первые пострадавшие. И думаю, не последние.
– А кстати, что вы ей такого сделали? Я так и не въехал до конца.
– Я отменил ее выставку. – Мне не терпелось поскорее узнать, чем дело кончилось. – Так рисунки у нее?
Андрейд сунул руку в ящик и бросил на стол дюжину картинок, запечатанных в пакетики для улик. Да, это точно был Крейк. Все тот же размах, то же буйство красок, тот же сюрреалистический пейзаж, имена, выведенные тем же чудным почерком, искаженные лица. Номера на оборотах в районе 9030. Андрейд раскладывал их передо мной, словно колоду карт, а я тихо радовался, что Кристиана из вредности не уничтожила добычу. И тут же сообразил: может, это все, что осталось от нескольких тысяч рисунков, которые она у меня свистнула.
– Коробка была полной, – сказал я. – Это около двух тысяч листов.
– Она только эти нарисовала, – ответил Трег.
– Вы смеетесь?
Андрейд пожал плечами.
– Ужас какой! – Я схватился за голову. – Вот черт!
– Да погодите вы расстраиваться… – начал Трег.
– Вы ее квартиру хорошо осмотрели? Черт! Да что ж такое?!
– Стойте, я еще не все рассказал, – сказал Трег. – Мы только начали.
– Черт!
– Вам это будет интересно.
– Черт!
– Мы ее отвезли к нам и допросили. Вытащили картинки. Ну, она делает оскорбленное лицо и
