пластиковых бутылках, но масло есть нельзя, разве что растираться.
Я нашел печенье, на жести такие желтые колесики нарисованы — значит, печенье. Несколько банок. Повезло, печенье — редкая вещь, восторг просто. Я разрезал упаковку.
Печенье засохло, превратилось в твердые, как дерево, квадратики, кружочки и треугольнички. Сверху сохранилось застывшее насмерть варенье, кусочки орехов и какие-то зеленые крапинки. Хромой всегда удивлялся, говорил, что хлеб — единственная вещь, которая сохраняет вкус на протяжении долгих лет. Я вскрыл вторую коробку, заглянул в гостиную, кинул жестянку дичатам. Показал, что нужно грызть и жевать, сам вернулся в кухню. Стал сам грызть и жевать.
Печенье оказалось протухшим. Горьким, видимо, скопились в нем какие-то вредные вещества, есть нельзя. Я швырнул банку в окно, затем вернулся в гостиную. Дичата уже вовсю грызли печенье, послушные, однако. Жрут, а оно горькое. Слушаются, хорошее качество.
Я отобрал печенье, тоже его выбросил.
— Есть нельзя, — сказал я. — Нельзя. Нельзя.
Я состроил отрицательное лицо — видно было в окне. Надо убираться… А этих как оставить?
— Сидеть! — рявкнул я и указал пальцем в пол. — Сидеть! Здесь!
Дичата собрались в кучку и сели. Молодцы.
Дикие — они ничего не знают. Когда приключилась болезнь, все взрослые умерли. Да и дети тоже умерли, мало детей осталось. И никто не смог этих детей научить, как правильно жить. Они одичали. И их дети уже были совсем дикими. Дальше и пошло, все дикие и дикие. Так людей и не осталось совсем. Ну, кроме меня. Дикими надо руководить.
За дикими надо следить.
Еды не было. Но можно поискать одежду. Я обследовал дом по второму этажу. Одежды тоже нет. Видимо, люди ушли. Забыли припасы, а одежду забрали. Остались какие-то штуки с веревочками, непонятно для чего, я уж не стал их надевать, они разваливались при первом же прикосновении. Нашел, правда, полезную вещь — корзинку опять, теперь буду в ней таскать Волка. Это удобнее.
Спустился. Дичата сидели, как я их оставил.
— Молодцы, — сказал я. — Хорошие. Теперь за мной. Дальше.
Мы вышли на улицу и направились к следующему дому.
В следующем доме тоже ничего интересного не встретилось — ни одежды, ни еды. Даже консервов. Скучно.
Так мы обследовали почти всю улицу. Напрасно. Ничего не нашли.
После пятого дома я остановился. На перекрестке. Если много одинаковых домов, то должен быть магазин. Это обязательно. В конце улицы всегда магазин, чтобы люди за едой в него ходили.
— Туда, — указал я пальцем.
Мы пошагали по улице и почти добрались до магазина, я был в этом уверен, я чувствовал присутствие магазина, тут, совсем рядом…
На дорогу вышел лигр. Прямо перед нами. Метров двадцать.
Мы остановились. Волк в корзинке завозился. Дичата затихли.
— Не шевелиться! — прошептал я.
Лигр — это кошмар. Барсы, пантеры, леопарды, кое-где даже львы… Почему-то именно кошки лучше всего из зоопарков прижились. Все эти кошечки вполне терпимые звери, понятливые, от человека стараются подальше держаться. Да и мы с Хромым им спуску не давали никогда, чтобы помнили, что люди главные. А вот лигры…
Лигр — это ужас, я уже говорил. Помесь льва и тигра, на редкость крепкое существо. На редкость злобное, шустрое и умное. На снегу может спать. Камни гложет. Вот почему бегемоты не прижились, а лигры прижились? Может, они бегемотов и зажрали, кстати…
Волк в корзинке пискнул. Очнулся. Почуял.
Лигр посмотрел в нашу сторону.
Все.
Лигр — самый опасный хищник. Однажды лигр загнал Хромого на дерево, и тот просидел на нем почти два дня, хорошо, что Хромой с рыбалки возвращался, и было ему что поесть. И град случился — тоже повезло, лигр испугался, в лоб ему попало.
Сейчас града не намечалось. А лигр, судя по круглым бокам, как раз пребывал в поиске легкой добычи, жиры на зиму запасал, перед тем как в дупло залечь, надо сало нагулять.
— Стоим на месте! — прошипел я дичатам.
Главное тут — не бежать. Все равно не получится. Тем более от лигра. Догонит в три прыжка.
— Не бежим, — повторил я. — Только не бежим!
Но что делать, я не знал. Честно говоря. Бежать нельзя. Стоять нельзя. Что делать?
Я огляделся, не головой, одними глазами. Поблизости никаких деревьев. Только дома. Эти самые невысокие дома, лигр на эту крышу запрыгнет легко. Бежать некуда. Столб бы погодный… Я бы на него залез. Ну, как старый Рыжий. При виде лигра куда хочешь залезешь…
И нет ведь ничего. Треугольный нож, взял на кухне, где печенье было. Короткий. Зачем я его взял вообще…
Волк снова запищал. Вовремя проснулся. Я машинально прикрыл ему пасть. Но было поздно, лигр почувствовал интерес. Приплюснутая морда вытянулась в нашу сторону, круглые плюшевые ушки зашевелились, а клыки вылезли наружу.
Глаза, вытянутые, узкие и страшные, нашли самую крупную добычу, то есть меня, и сощурились еще сильнее. Лигр мурлыкнул. Они всегда мурлыкают перед едой, настроение у них перед едой хорошее…
Лигр мурлыкнул громче и сладко понюхал воздух.
— Когда он прыгнет — бегите в разные стороны, — сказал я.
Все равно не поняли. Будем надеяться, сами догадаются. Лигр, конечно, кинется на меня, пока он будет… пока… Дичата смогут убежать. Если, конечно, он не решит сначала перебить нас поодиночке, а потом уже позавтракать…
Лигр облизнулся. Язык у него был красный и длинный, так что получилось, что он не облизнулся даже, а морду умыл. И вздохнул еще.
Вот в книжках я читал про крокодильи слезы. Будто бы крокодилы, когда кого-то жрут, очень об этом жалеют. Жрут и жалеют. И плачут. Но не жрать не могут. Лигры такие же. Когда намереваются кого сожрать, вздыхают. Горестно так, с тяжелым сердцем, даже с виной. Экстерьер у них такой, лирический — надо сначала три раза вздохнуть, а потом уже кидаться.
Хорошо хоть крокодилов у нас нет… Хотя лигры ничуть крокодилов не лучше, хуже даже, крокодилы только в воде, а лигры везде.
Лигр вздохнул во второй раз. Уже протяжней. Я почувствовал приближение неконтролируемой и тяжелой паники и задрожал, как это было ни позорно для человека…
И тут случилось так. Дичата вдруг выскочили из-за моей спины и выстроились все перед, все шестеро. Я подумал, что они свихнулись от страха или что они просто дурачки и не понимают ничего…
Лигр поглядел уже с нескрываемым аппетитом, рыкнул и шагнул к нам.
Дичата завыли. Как-то не по-человечески. Ну, конечно, не по-человечески, они же дикие. Но даже для диких это было как-то ненормально. Что-то в этом вое было страшное и дремучее, этот вой поднимался будто из самой земли, у меня зашевелились волосы хуже, чем от лигра.
И лигр. И он почуял, почуял, зарычал, припал к асфальту, шерсть поднялась дыбом, и я почему-то увидел почти каждую шерстинку в отдельности.
Этот вой, он распространялся как-то странно. Не в разные стороны, как полагалось распространяться любому человеческому звуку, а вперед, направленно и намеренно, и вроде как даже осмысленно. Лигр прижал уши, хвост его изогнулся и принялся лупить по бокам. И он остановился совсем, лапа зависла в воздухе, над асфальтом.
Дичата выли все громче и громче, у меня заложило уши, несмотря на всю грязь на моей голове, волосы продолжали шевелиться, как живые совсем.
Когда вой стал уж совсем нестерпимым, лигр не выдержал. Он стал отступать. Шаг. Потом другой. Потом лигр повернулся и побежал. Медленно, быстрее, потом галопом вообще. Свернул, исчез между
