Брага кивнул утвердительно. Он нашел глазами Павлика, подмигнул ему и крикнул:
— А это тебе, пацанок!
Павлик поймал синий кулек, в котором было печенье.
— Спасибо! — сказал он боцману, а сам подумал: «То строгий, ни в чем спуску не дает, то угощает печеньем… Странный какой-то!»
С рефрижератора кинули на сейнер швартовы, и «Альбатрос» начал медленно дрейфовать[11] в открытое море.
«От своих мозолей рыбешка аппетитней…»
Весь следующий день от зари до заката солнца «Альбатрос» бороздил морскую гладь, но никаких признаков рыбы нигде не было видно. Глыбин не сходил с мостика, даже ел там. На сейнере царило гнетущее молчание.
Мыркин запрашивал по рации невидимые судна экспедиции, надоедал самолету рыборазведки, но пилот твердил лишь одно: «Косяков скумбрии не наблюдаю. Следите за мной в начале каждого часа и прошу не приставать».
Так было и на другой день. И лишь под вечер третьего дня Глыбин в бинокль заметил косяк скумбрии далеко в море.
Однако замет получился неудачный. Что-то острое на дне в двух местах рассекло невод. В образовавшиеся дыры скопом валила скумбрия. Мыркин в акваланге метался от одной дыры к другой, но не успевал.
Невод выбрали из воды. Выпутанную рыбу перенесли в трюм и засолили в двух кадушках. Нехотя расстелили по палубе порванные сети и принялись чинить.
А вечер густел. Огромное лилово-красное солнце сползло с небес и, опираясь лучами, точно гигантскими веслами, на сине-фиолетовую зыбь, огненным кораблем поплыло за горизонт. Правее него, как предостерегающий темный палец, возвышалась башня Гнездиловского маяка.
Митрофан Ильич проводил солнце взглядом, понюхал воздух и сказал:
— Как бы завтра Мочилкин не расквасился…
Но дождь начался не завтра, а спустя два часа, и шел почти сутки. С берега прилетел душный, потный ветер, потом надвинулась иссиня-черная туча, набрякшая влагой, как губка. Туча блеснула гладкими, зализанными краями, ахнула раз, другой, и на палубу посыпался гулкий горох первых крупных капель. Потом капли сплелись в прерывистые дрожащие нити, соединившие тучу с морем.
Особенно сильно припустил дождь после полуночи. Казалось, что гром катается прямо по спардеку, как пустая железная бочка. Ветер выл в потемках. Павлик лежал на койке и пугливо косился на гудящий, грохочущий потолок. «Такой грозы на берегу не бывает», — думал он.
К утру трескотня, гул и вой затихли. Ливень перешел в мелкий, нудный, как туман, дождичек. А к полудню небо заулыбалось свежим, умытым солнышком. Над сияющим размахом воды замельтешили голубоватые паруса рыболовов-любителей.
«Альбатрос» снялся с якоря и рыскал по морю, точно ищейка. Все были наготове. Однако рыбы нигде не было видно. Даже любители-рыболовы поводили плечами, когда Глыбин спрашивал их о клеве. Рыбаки поняли, что принесенная береговыми потоками муть заставила скумбрию опуститься в донные, более чистые слои воды. Глыбин решил прекратить напрасные поиски, привел «Альбатрос» к самому берегу и приказал отдать якорь.
Услыхав грохот якорной цепи, Митрофан Ильич вышел на палубу. Кок был задумчив и блестел от обильного пота. Мутные капли стекали по его щекам, повисали на кончиках усов. Старик то и дело утирал их передником.
— С легким паром! — пошутил радист. Он сидел на влажном неводе, скрестив по-восточному ноги. На коленях у него лежала раскрытая книга.
Митрофан Ильич не обратил внимания на шутку радиста. Он отправился к Лобогрею и Ивану Ивановичу, которые сидели на планшире и вели тихий разговор.
Лобогрей говорил собеседнику, что, по его мнению, надо идти туда, где ведут лов все суда экспедиции. Гундера не возражал, но и не был в полном согласии с Лобогреем. В тени от площадки лежал на палубе Печерица. Рыбак опирался на локти и, уткнувшись лбом в поставленный на ребро учебник тригонометрии, полушепотом заучивал какую-то формулу. Павлик под стеной надстройки обливался из ведра забортной водой.
Остановившись перед Лобогреем и Иваном Ивановичем, Митрофан Ильич укоризненно произнес:
— Думаю, рановато на покой стали. Солнышко-то вон где, на самой макушке неба!
Лобогрей поглядел вверх, потом пробежал глазами по желтому от ила, как песчаная пустыня, морскому простору.
— Раненько, но что поделаешь? — вздохнул рыбак. — Скумбрия запряталась. Правильно сделали, что напрасные гонки прекратили.
— Мда-а, — неопределенно промычал Гундера, стаскивая с себя майку и повязывая ею голову.
— С такой работы пролежни можно нажить, — буркнул Митрофан Ильич.
— В этом вина не наша. Ты же сам говорил, что тут самое рыбное место. Вот мы…
— Погодь, — взмахнул рукой кок. — Ты послухай, что скажу, а тогда лопочи — наша вина, не наша.
— Ну-ну, говори, Шкертик, — пожал плечами Лобогрей.
И старый рыбак начал:
— Скажи: у нас камбальные сети есть?
Лобогрей переглянулся с Иваном Ивановичем и с улыбкой ответил:
— Ну, есть. А что?
— Ты не чтокай! Я спрашиваю: сети целые, для работы годные?
— Годные. Я сам их чинил.
— А на белугу сбруя имеется?
— Что за странный допрос! Будто сам не знаешь! Конечно же имеется!
— А крючья точеные? — не унимался Митрофан Ильич.
— Так точно, Кок Кокич, точеные! — за Лобогрея ответил Мыркин, который отложил книгу и прислушивался к вопросам кока. — Мы с Тягуном их навострили перед отходом сюда. Да ты ближе к делу!
Лобогрей уже смекнул, куда клонит Митрофан Ильич, и плутовато сощурился. Бросил зубрежку Печерица, оживился Иван Иванович. А Митрофан Ильич, приметив, что завладел вниманием товарищей, принялся запальчиво сыпать вопросы и сам же на них отвечать:
— Что же получается? Камбальные сети есть? Есть! Белужья снасть имеется? Угу, имеется! Все это находится на катере? На катере! Где покоится? В трюме! Так по какой такой причине полезные вещи должны в трюме валяться, а мы бока на солнышке морить? Мы прибыли сюда рыбалить или загорать?
Лобогрей не выдержал и громко воскликнул:
— А ведь ты прав, Шкертик! Честное слово, прав! Где-то по сетям да крючкам крупнокалиберная рыба тужит, а мы тут под солнышком кости прогреваем! Как курортники!
— Во-во, самые что ни на есть курортники!
Митрофан Ильич был доволен, что рыбаки его поддержали. Оставалось «утрясти вопрос» с Глыбиным. Как-никак, он в данное время замещал Егора Ивановича, следовательно, был на сейнере старшим по должности и нес ответственность за судно и бригадное имущество. Возложили эту миссию на Митрофана Ильича, поскольку он в вопросах дипломатии «стреляный воробей». Это, конечно, сказал шутник- радист.
Глыбин в это время находился в своей каюте. Разложив на столике карту залива, он внимательно изучал ее. Кэп-бриг был сосредоточен: видно, крепко над чем-то размышлял. Проскользив ногтем указательного пальцы, от Гнездиловского маяка к юго-западу в открытое море, кэп-бриг промычал себе под
