кровати, было окно, и в него звезда Собаки была очень хорошо видна. Она восходила в сумерках, сначала как едва заметное мерцание, потом, по мере того как темнела ночь, становилась ярче и ярче.
Я знал, что бабушка и дедушка на нее смотрят. И Джон Ива. Каждый вечер я около часа стоял у окна и смотрел на звезду Собаки. Я сказал Уилберну, что если ему захочется когда-нибудь пропустить ужин, он может смотреть со мной, но его заставляли ходить в часовню, и он не хотел отказываться от ужина. Он ни разу не смотрел на звезду Собаки.
Поначалу, в первые несколько раз, я целый день пытался что-нибудь придумать, чтобы вспомнить вечером, но потом оказалось, что в этом нет надобности.
Нужно было только смотреть, ничего больше. Дедушка послал мне напоминание о том, как мы с ним сидели на вершине горы, наблюдая рождение дня, и солнце касалось льда и искрилось. Я слышал его так ясно, будто он стоял рядом: «Она оживает!» И я, стоя у своего окна, отвечал: «Да, сэр, она оживает!»
Мы с дедушкой, глядя на звезду Собаки, снова были на лисьей охоте с Малышом Блю и Крошкой Ред, старым Рипитом и Мод. Мы так смеялись над старым Рипитом, что нам чуть не стало плохо.
Бабушка посылала напоминание о сборе корней и о случаях, когда она просыпала сахар в желудевую муку. И о том, как однажды она поймала нас с дедушкой на четвереньках посреди кукурузного поля, мычащими старому Сэму.
Она послала мне картину моего тайного места. Все листья опали и лежали на земле, коричневые, бурые и желтые. Красный сумах окаймлял тайное место, как кольцо огненных факелов, которое не впустит внутрь никого, кроме меня.
Джон Ива посылал мне картины оленей на высокой земле. Мы с Джоном Ивой смеялись, вспоминая, как я положил лягушку ему в карман. Картины Джона Ивы становились размытыми, потому что у него было сильное чувство, и оно было на что-то направлено. Джон Ива был в гневе.
Каждый день я следил за облаками и солнцем. Если было облачно, я не мог смотреть на звезду Собаки. Когда это случалось, я стоял у окна и слушал ветер.
Меня записали в школьный класс. Мы изучали счет, который я уже знал, потому что меня научил мистер Вайн. Учением заведовала высокая толстая леди. Она считала, что надо делать дело, и не соглашалась терпеть никаких глупостей.
Однажды она достала картинку, на которой стадо оленей выходило из небольшого ручья. Они прыгали друг на друга и, казалось, толкались, чтобы выбраться из воды. Она спросила, знает ли кто-нибудь, что они делают.
Один мальчик сказал, что они от чего-то убегают, скорее всего, от охотника. Другой мальчик сказал, что им не нравится вода и они торопятся из нее выбраться. Она сказала, что это правильный ответ. Я поднял руку.
Я сказал, что сразу понял, что они спариваются, потому что самцы оленей прыгают на самок; кроме того, по кустам и деревьям можно было определить, что это как раз то время года, когда они любят друг друга.
Толстая леди была потрясена. Она открыла рот, но ничего не сказала. Кто-то засмеялся. Она хлопнула себя по лбу, закатила глаза и уронила фотографию. Я сразу же понял, что ей плохо.
Шатаясь, она сделала шаг или два назад, прежде чем полностью овладела собой и пришла в чувство. Потом она подбежала ко мне. Все притихли. Она схватила меня за шею и принялась трясти. Ее лицо покраснело, и она начала кричать:
— Я должна была
Я нипочем на свете не мог понять, о чем это она кричит, хотя и хотел бы поправить дело. Она потрясла меня еще немного, потом обеими руками схватила меня за шею и выволокла из комнаты.
Мы пошли через вестибюль в приемную Преподобия. Она поставила меня ждать снаружи и закрыла за собой дверь. Я слышал, как они разговаривают, но не мог разобрать, о чем идет речь.
Через несколько минут она вышла из приемной Преподобия и пошла по вестибюлю, не глядя на меня. Преподобие стоял в дверях. Он сказал очень тихим голосом:
— Войди.
Я вошел.
Его губы разомкнулись, будто он хотел улыбнуться, но он не улыбнулся. Он постоянно проводил языком по губам. У него на лице были капли пота. Он сказал мне снять рубашку. Я так и сделал.
Для этого нужно было снять с плеч подтяжки, и когда я снял рубашку, мне пришлось обеими руками поддерживать штаны. Преподобие протянул руку и достал из-за стола длинную палку.
Он сказал:
— Ты рожден во зло, и я знаю, что в тебе нет раскаяния, но сейчас, с Божьей помощью, ты получишь урок, чтобы своим злом не причинять вреда добрым христианам. Ты не умеешь раскаиваться… но ты закричишь!
Он размахнулся и опустил палку мне на спину. В первый раз было больно; но я не заплакал. Бабушка меня научила. Однажды, когда я оторвал ноготь на ноге… она научила меня, как индеец терпит боль. Он позволяет уму тела уснуть и, придя в ум духа, выходит из тела и
Ум тела чувствует только боль тела. Ум духа чувствует только боль духа. И я позволил уму тела уснуть.
Палка хлестала и хлестала по моей спине. Через некоторое время она сломалась. Преподобие достал другую. Он здорово задыхался.
— Зло упорно, — сказал он, с трудом переводя дух. — Но, с Божьей помощью, справедливость восторжествует.
Он продолжал махать новой палкой, пока я не упал. Я не мог твердо стоять на ногах, но поднялся. Дедушка говорил, пока ты можешь стоять на ногах, скорее всего, ты справишься.
Пол немного накренился, но я сразу понял, что справлюсь. Преподобие совсем выбился из сил. Он велел мне надеть рубашку. Что я и сделал.
Рубашка впитала некоторую часть крови. Большая часть крови стекла по ногам в туфли, так как на мне не было белья, чтобы ее задержать. От этого мои ноги стали липкими.
Преподобие сказал, что я должен вернуться к своей кровати и неделю не есть ужина. Которого — ужина — я и так не ел. Еще он сказал, что я должен неделю не возвращаться в класс и не выходить из комнаты.
Было легче не надевать подтяжки, поэтому тем вечером, когда стемнело, я держал штаны обеими руками, когда стоял у окна и смотрел на звезду Собаки.
Я рассказал обо всем бабушке и дедушке, и Джону Иве. Я им сказал, что нипочем на свете не могу узнать, почему леди стало плохо и что нашло на Преподобие. Я им сказал, что готов исправить дело, но Преподобие говорит, что из этого все равно ничего не получится, потому что я рожден во зло и не сумею, как бы ни пытался.
Я сказал дедушке, что, очень похоже, я никак не могу справиться с ситуацией. Я сказал, скорее всего, нипочем на свете. Я сказал, я хочу домой.
Это был первый раз, когда я уснул, глядя на звезду Собаки. Уилберн разбудил меня под окном, когда вернулся с ужина. Он сказал, что ушел с ужина пораньше, чтобы меня проведать. Я спал на животе.
Уилберн сказал, когда он вырастет, выберется из приюта на волю и начнет грабить приюты и банки и всякое в этом роде, то первым делом убьет Преподобие. Он сказал, что ему все равно, если он и
После этого каждый вечер, когда сумерки зажигали звезду Собаки, я говорил дедушке, бабушке и Джону Иве, что хочу домой. Я не смотрел картин, которые они посылали, не слушал. Я им говорил, что хочу домой. Звезда Собаки краснела, снова белела, потом опять становилась красной.
