надо выходить из себя. Здесь у меня пропасть времени, чтобы все обдумать, и я просто хочу понять, что произошло, но вместе с тем я чувствую, что ты тоже не примирилась со случившимся и не хочешь помочь мне разобраться в этом, потому я и боюсь, что это может повториться.
К тому же всякий раз, когда ты заводишь разговор о деньгах, мне кажется, ты давишь на меня. Я не могу поверить в то, что ты хотела взять деньги с моего счета, чтобы заплатить за мой звонок тебе! Неужели ты не понимаешь, как это выглядит? И прошу тебя, не надо больше о детях.
P. S. Я позвонил в агентство авиакомпании «Квантас» и перенес перелет из Лос-Анджелеса в Сидней на неделю раньше. Мы путешествуем с большой скоростью, и я не чувствую необходимости тереться около Доминик и Карлоса дольше, чем следует. На Рождество я буду в Австралии, возможно, это соответствует твоим планам. Самое смешное то, что Доминик тоже передвинула свой перелет на несколько дней вперед, потому что в Америке ей все ненавистно, а для Карлоса не было места, и ему одному придется несколько дней околачиваться в Лос-Анджелесе. Так ему и надо.
Тема: как ты, сынок?
Кому: Киту Ферли [email protected]
От: Джона Ферли
Дорогой Кит!
Твое последнее письмо показалось мне грустным. Не позволяй этой несчастной паре отравлять тебе радость путешествия. Старайся делать все, что тебе нравится, и смотреть на все, что хочешь. Послушай меня, ведь другого шанса тебе уже не представится. Скоро тебе предстоит узнать некоторые очень важные новости. Я буду и дальше с тобой на связи. Все-таки прошу тебя, найди силы и время снять мерку для костюма. Постоянно думаю о тебе, дорогой мой сынок.
P. S. Если ты всерьез намерен вернуться домой на Рождество, это было бы прекрасно. Сообщи мне о своих планах и, если все упирается в деньги, – не переживай, мы можем приплюсовать расходы на билет к твоему долгу. Мы все так хотим видеть тебя здесь, с нами.
Венди была единственной девушкой Дэнни за все то время, которое мы прожили на Тринг-роуд. Она работала врачом по трудотерапии в больнице в Сток- Мендевиле, где они и познакомились, когда он готовил там свое шоу: она вошла в его кабину спросить что- то о песнях Билли Брага. Венди была умопомрачительно красивой: стройные, как у фотомодели, ноги; длинные светлые волосы; фигура такая, что не жалко отдать жизнь за одно объятие; ясные зеленые глаза; смех ее был слегка приглушенным, а улыбка, обнажавшая слегка искривленные белые зубки, делала ее неотразимо сексуальной и привлекательной. Она была неправдоподобно умна – блестящее окончание школы обеспечило ей место в Оксфорде, от которого она, однако, отказалась и поступила в университет в Лидсе по той причине, что, родившись в Сарбитоне, она, тем не менее, чувствовала некую естественную тягу к северу с его неяркими песчаными пейзажами. Во многих отношениях Венди была тем, что можно было бы характеризовать как Дэнни в женском обличье: красивая, с мгновенно меняющимся настроением – от смущения до обескураживающей откровенности, – она подчас производила впечатление легко ранимой, что выглядело несколько странным, но еще больше влекло к ней. Ее отец умер, когда ей было семь лет. Она так и не примирилась с приходом в семью отчима и утратила все контакты с матерью и братом, у которого была лейкемия. Венди часто бывала стеснена в средствах и в силу этого выработала некую напряженно- независимую манеру общения с окружающими: до тех пор, пока она не знала, кто вы такой, она разговаривала с вами нарочито «докторским» тоном, за которым старалась спрятать неуверенность в себе и подозрительность к вам. Всякий раз, когда она звонила к нам домой, мы должны были довольно долгое время обмениваться любезностями и ничего не значащими фразами, прежде чем выбрать момент для начала разговора по существу.
– Здравствуйте, с вами говорит доктор Венди. Я могу поговорить с доктором Дэнни?
– Здравствуйте, доктор Венди, доктор Дэнни в данный момент находится в операционной. Если бы вы нашли возможность позвонить позднее… [Дальнейший разговор продолжается в нормальной манере. ]… Привет, Венди, да Дэнни куда-то вышел. Как дела? Может, ты зайдешь?
– Кит, мы можем и дальше общаться, как врачи?
– Конечно, доктор Венди, я скажу своей секретарше, что вы звонили, и, когда у доктора Дэнни закончится консилиум, я позабочусь о том, чтобы он позвонил вам.
– Благодарю вас, доктор Кит. Знаете, я сегодня чувствую какую-то тревогу.
Венди была во всех смыслах личностью необычной и к тому же столь искусной в перевоплощениях, что я часто не мог сразу распознать, не издевается ли она над всеми нами, пользуясь для этого одним из многочисленных и лишь одной ей ведомых способов. Ее настоящей страстью было спасать, спасать кого угодно: людей, животных, окружающую природу, вообще весь мир – «делаю то, что делала Флоренс Найтигайль[28]» – так называла она это. Венди отдавала половину своего жалованья нуждающимся, у которых были достаточные основания для обращения за помощью; после университета она два года проработала на добровольной службе за пределами митрополии и уверяла нас в том, что всегда носила в сумочке смертельную дозу парацетамола в течение всех трех сроков пребывания Маргарет Тетчер на посту премьера. Обилие мышей в нашем доме (в ту вторую весну нашей жизни в нем) чуть не довело ее до болезни, потому что, увидев расставленные повсюду пружинные капканы, она едва не упала в обморок от сострадания к несчастным мышам и объявила, что не переступит порог нашего дома, пока мы не заменим эти капканы на более гуманные устройства типа сервировочных столиков на колесиках, в которых пойманных мышей можно будет выдворять из дома живыми и невредимыми.
Принято думать, что женщины вступают в отношения с мужчинами, внешние данные которых примерно соответствуют их внешним данным. С Венди все было совсем иначе, по крайней мере до ее встречи с Дэнни. Все ее приятели были на удивление некрасивы. Да к тому же еще и неудачники. Одному из них, которого она называла в разговоре Гриб, поскольку он работал заготовщиком грибов на шампиньонной ферме неподалеку и зачищал грибы перед тем, как их отправляли на продажу в супермаркет, во время шахтерской забастовки оторвали ухо, и теперь он носил протез, который, когда ложился в постель, клал в жестяную банку, стоявшую под кроватью. Другой, известный нам как Кирпич, был стеснительным, плешивым сорокачетырехлетним перевозчиком племенного хряка, в услугах которого нуждались соседние фермеры; жена бросила его, когда он сидел в тюрьме за нанесение тяжких телесных повреждений. Венди, в свою очередь, относилась к этим людям с нескрываемым пренебрежением и насмешкой.
– Я знаю, что он был ужасным и отвратительным, но взгромоздил меня на пьедестал, а жизнь у него была просто ужасной; мне просто хочется внести хоть какой-то небольшой лучик света в нее. К тому же он такой хороший человек. И
До того, как стать бойфрендом Венди, Дэнни был просто ее приятелем и, как мне думается, отчасти служил ей подопытным кроликом. Когда они встретились, он был симпатичным вегетарианцем, и, как мне кажется, она решила, что настало время последовать совету болтливых подруг из клуба «Керок», который она посещала, бывая в городском административном центре Эйлсбери. Большая часть этих подруг, предпочитавших однополую любовь, постоянно донимали ее вопросами: «Венди, ну что у тебя общего с этим уродливым недотепой? Ты заслуживаешь кого-то более симпатичного. Ну почему бы тебе, даже ради разнообразия, не найти кого-то, кто будет заботиться о
Венди присоединилась к нам в одну из обычно отмечаемых нами пятниц; насколько мне помнится, это произошло в марте на втором году нашей жизни в доме. Войдя в дом, она сразу же самым наглым образом начала беззастенчиво и безжалостно издеваться над нами – над Карлосом за его берлогу на чердаке, о которой ходили легенды среди тех, кто бывал у нас; над Дэнни за его немыслимые теории; надо мной за мою ипохондрию. Мы были рады видеть ее рядом – она была так хороша, так аккуратно и со вкусом одета… а если вы давали правильную оценку варварским вырубкам лесов в Бразилии, она одаривала вас милой и манящей улыбкой.
Однако в больших дозах Венди бывала утомительной. Она была весьма предрасположена к самонаблюдению и копанию в себе – к тому, что по-научному называется интроспекцией, – придумала собственную теорию распределении горошин, служившую ей метафорой уверенности, возвышающей ее над повседневностью жизни. Примерно месяца через два после первого телефонного общения она прекратила говорить докторским тоном и, каждый раз приходя к нам, спрашивала: «Ну, сколько горошин ты собрал
