Никки повернула голову в мою сторону и посмотрела на меня в упор долгим взглядом.
– Не притворяйся, что тебе это очень нравится. Ты жалеешь, что пришел сюда, разве не так?
После того, как мы выбрали несколько игрушек, Дженнифер закапризничала, а потом расплакалась, и ее слезы и сопливый носик пришлось старательно вытирать цветастым платочком. Никки подошла к расчетному узлу, чтобы расплатиться, оставив девочку со мной. Нас разделяло примерно двадцать ярдов, и я не мог отделаться от мысли, что это была своего рода проверка. Когда Ники в машине сказала, что я не привык иметь дела с детьми, я попытался изо всех сил обрушиться на людей, которые играют с детьми исключительно ради того, чтобы показать другим, как ловко они управляются с ними. Видимо, Никки подумала: «Возможно, у него не получается общаться с детьми, когда рядом еще кто-то, а как он управится с ребенком, если останется с ним один на один?» Вот это и должна была показать затеянная ею проверка. Она еще до этого сказала, что Дженнифер устала, но когда под конец она соскользнула с коня-качалки и, слегка коснувшись головкой о стремя, заплакала, я не сомневался, что Никки обвинит в этом меня.
– Неси ее ко мне, – закричала Никки, когда Дженнифер заплакала в голос. Это было похоже на то, как владельцы грозных собак внушают чувство своего превосходства над вами, подзывая к себе грозную четвероногую тварь, набрасывающуюся на вас.
– Она просто соскользнула с лошадки, – сказал я, когда Никки подхватила девочку и прижала ее к себе. – Она не ударилась головой.
По дороге я купил для нас с Никки китайской еды. Дома Дженнифер сразу же уложили. Я сперва намеревался рассказать Никки о том, что Люси ушла от меня, но потом чувствовал, что рассказ этот будет не к месту. И пытался настроиться на наш обычный шутливый лад, выработанный в процессе электронной переписки, но беседа наша шла в каком-то замедленном темпе. Никки, казалось, стала совсем другим человеком, то же самое произошло и со мной.
– Пиши мне, – сказала она, стоя в проеме входной двери.
Неделей раньше такой исход, представь я его себе, напугал бы меня, но сейчас я понимал, что она знает, что я не напишу; она знала, что я знаю, что она и не хочет, чтобы я писал.
Когда, вернувшись от Никки, я открыл входную дверь своего дома и перешагнул через порог, то, что предстало перед моими глазами, было настолько удручающим, что я опустился на диван и в молчании просидел не меньше десяти минут, уставив неподвижный взгляд в стену, – внутри дом выглядел так, как будто только что подвергся нашествию вандалов. Пока я был у Никки, Люси вывезла все свое имущество. Повсюду в доме, в тех местах, где раньше были вещи Люси, казалось, зияли дыры. Каждая мелочь по- своему напоминала мне о прежних отношениях, которые остались в прошлом: цветок в маленьком горшочке, который мы купили в супермаркете спустя неделю после того, как я вернулся из Германии; зияющая пустота на том месте, где стоял ее телевизор; коврик в ванной, подаренный ее матерью нам на Рождество; ее нижнее белье из ящиков комода, верхняя одежда из шкафа; посуда. Не могу сказать почему, но самым большим ударом для меня было отсутствие кухонного ножа, проклятого кухонного ножа – теперь мне надо будет отламывать хлеб к чаю кусками от буханки.
Вечером я позвонил Зой, надеясь, что Люси у нее. Когда на другом конце подняли трубку, я был уже отчасти готов к тому, чтобы сделать Люси предложение. В этот момент я осознал, чего хотел все это время. Ответила мне Зой, но Люси у нее не было. Я снова позвонил в 11.15, а затем еще раз в час ночи. Оба раза никто не снял трубку, и я запаниковал.
Я проспал не более получаса и вдруг проснулся словно от сильного толчка – меня охватил ужас; казалось, что весь мой мозг сжигает что-то, оставляя после себя лишь непроходящую тоску. Не знаю как, но в эту секунду я понял, что Люси отправилась к Сэму. И что в этот момент она была с ним; и что все шло своим чередом, и я ничего уже не могу поделать.
Проведя ночь без сна, я в 7.10 позвонил снова. Люси должна бы уже быть у Зой и собираться на работу, но снова никто не снял трубку. Я звонил еще десять раз – все мои звонки оставались без ответа.
Я позвонил Зой на работу, в редакцию «Ричмонд энд Туикенем таймс». Раньше мы вместе работали в «Бакс газетт», и у меня с ней были хорошие отношения. Я оставил сообщение на автоответчике ее телефона с просьбой позвонить мне, а затем набрал номер Люси в редакции «Иншюранс манфли». Голос ее был слабым и приглушенным. Несчастным. Без всяких эмоций. Холодным. Ее голос был не таким, каким она говорила со мной на этой неделе, когда все, что сейчас произошло, уже висело в воздухе. Я сказал, что хочу поговорить с ней, сказал ей, что не считаю, что расстался с ней, что я все время думаю о ней, что мне надо сказать ей что-то очень важное.
– Ну хорошо, – сказала она. – Я тоже думаю о тебе.
Я спросил, где она провела эту ночь.
Она ответила, что у нее было выездное задание.
Я сказал, что звонил и очень поздно, и очень рано, но никто мне не ответил.
– Если ты пошла к Сэму – а я думаю, что именно так оно и было, – то мне все равно, – заявил я. – Я понял это, но думаю, что тебе все-таки надо честно сказать мне об этом.
– Я поехала в Теддингтон к Джесс и осталась у нее, – ответила Люси.
Я снова спросил ее о Сэме, предположив, что если она действительно не виделась с ним, то ее разозлит это мое напоминание. Не разозлило.
– Я пока не готова к этому, – ответила она.
Я положил трубку и через минуту снова позвонил Зой. Она все еще не появилась, и я оставил на автоответчике сообщение с просьбой сразу же позвонить мне. Когда я снова позвонил ей в 9.05, ее телефон был занят. Я сразу же набрал номер Люси, чтобы утвердиться в своих подозрениях – так оно и было: ее телефон также был занят. Они договаривались о том, как представить мне то, что произошло ночью.
В 9.30 позвонила Зой.
– Прости, что не сразу позвонила тебе. Надо было сделать несколько неотложных звонков.
– Зой, – сказал я, – не лги мне. Я ведь знаю, что вы с Люси уже состряпали всю историю. Люси ушла от меня. Я не спал всю ночь, мой брат в клинике для душевнобольных. Пойми мое состояние; я просто хочу знать правду. Я почти уверен, что прошлую ночь она провела с ним, скажи, так это или не так?
Зой ничего не ответила.
– Я ведь тебя не выдам. Я не скажу, что узнал это от тебя, – сказал я, стараясь убедить ее.
– Да.
Это «да» явилось печатью, скрепившей обоснованность моих подозрений. Я сразу же позвонил Люси.
– Не могу поверить, что ты думаешь обо мне так плохо. Неужели, по-твоему, я настолько глупа, что ты, так грубо блефуя, можешь уличить меня в чем-то, – сказала она. – Если ты полагаешь, что я буду посвящать тебя во что-то…
– Я же знаю, что ты была у него, – прервал ее я. – И не имеет значения, от кого я узнал об этом. Узнал, и все. Я почувствовал это еще прошлой ночью. Во сне…
– Ну, так ты же всезнайка. Так узнай же и еще кое что – я тебя ненавижу. Ты уверен, что знаешь обо мне все, – ты считаешь, что знаешь все, что я делаю, все, что скажу еще прежде, чем я открываю рот. Ты же обещал, что дашь мне две недели на то, чтобы все обдумать, и вот ты тут как тут перед моим носом.
Я сказал ей, что начал искать постоянную работу. Я упомянул и о женитьбе.
– Я не могу обсуждать это – я на работе, – ответила Люси.
Я сказал, что сейчас повешу трубку, но перед этим должен сказать ей следующее: я хочу, чтобы она вернулась, и что я ее люблю.
– Ладно, – ответила она.
Я сказал, что никогда снова не позвоню, если она и вправду этого не хочет, но сейчас мне просто необходимо было сказать ей все. Но я, конечно же, позвонил снова.
– Я позвонил в агентство недвижимости, и мне сказали, что мы можем съехать из дома после 11 ноября. Мне, возможно, понадобится твоя подпись.
Я знал, что никакой подписи не потребуется, но хотел объяснить причину звонка и сообщить, что я уже кое-что сделал. Я хотел, чтобы она передумала. И предполагал, что, если покажу ей, что уже начал что-то делать, она передумает, но она не отвечала. Ни единого слова в ответ. Одно лишь глубокое молчание,
