неприятное, казалось, что-то его будоражит и не дает покоя. Стоун был человек попроще, тихий и жил будто бы в полном с собой согласии. Конечно, Нэш понимал, что это всего лишь первое впечатление. Он смотрел, как Стоун потягивает из стакана прозрачную жидкость, и вдруг сообразил, что, вполне возможно, тот может быть попросту пьян.
— Мы всегда любили картишки, — говорил в это время Флауэр. — Пока мы жили в Филадельфии, мы играли в покер каждую пятницу. Так у нас было заведено, и за десять лет пропустили мы своих вечеров всего-навсего несколько раз. Одни ходят по воскресеньям в церковь, а мы — по пятницам в покер. Бог ты мой, до чего мы тогда любили конец недели! Нет на свете лучшего лекарства, скажу я вам, чем, когда неделя закончилась, забыть про все неприятности и перекинуться в картишки с друзьями.
— Расслабляет, — сказал Стоун. — Помогает все выбросить из головы.
— Именно, — сказал Флауэр. — Помогает открыться, впустить в жизнь что-то новое и начать все с начала. — Флауэр помолчал, на секунду утратив нить разговора. — Как бы там ни было, — вновь продолжил он, — но в течение многих лет мы с Вилли работали по соседству, на Чеснат-стрит. Он был, знаете ли, оптометристом, я бухгалтером, и по пятницам мы закрывали лавочку ровно в пять. Игра начиналась в семь, и эти два часа мы проводили всегда одинаково. Сначала шли покупали у себя на углу в киоске лотерейный билет, а потом шли через улицу в «Кулинарию Штейнберга». Я там заказывал пастрами с ржаной коврижкой, Вилли — сэндвич с мясом под маринадом. Долго мы так жили, не правда ли, Вилли? Лет девять или, я бы даже сказал, десять.
— Девять-десять самое меньшее, — сказал Стоун. — Вполне возможно, даже одиннадцать или двенадцать.
— Возможно, одиннадцать или двенадцать, — сказал Флауэр довольным голосом.
Нэш давно уже понял, что Флауэр рассказывает эту историю всем подряд, не упуская случая еще раз ее самому вспомнить. Наверное, его можно было понять. Крупные перемены, пусть хорошие, пусть плохие, всегда потрясение, а когда человеку буквально с ясного неба в руки валятся миллионы, то, наверное, любой бы потом начал про это рассказывать только лишь для того, чтобы убедиться, что ему не приснилось.
— Как бы там ни было, — продолжал Флауэр, — но мы следовали нашему обычаю много лет подряд. Жизнь, разумеется, шла своим чередом, но вечера по пятницам — это было святое, и в конце концов именно они нас и спасали. Вилли похоронил жену, я развелся, разочарований было не пересчитать. Однако, несмотря на все, мы продолжали ходить к Энди Дугану, в его офис на пятом этаже. Вечера эти были наши, что бы там ни случилось.
— И в конце концов, — перебил его Нэш, — вы вдруг раз и разбогатели.
— Примерно так и было, — сказал Стоун. — В один распрекрасный день.
— Произошло это уже почти семь лет назад, — сказал Флауэр, пытаясь не сбиться. — Если быть точным, четвертого октября. Тогда целый месяц никто не выигрывал, и джекпот набрался как никогда. Больше двадцати миллионов — хотите верьте, хотите нет — очень большие деньги. Мы с Вилли играли в лотерею много лет, а выигрывали только мелочь, и если учесть сотни долларов, которые мы потратили на билеты, то не получится и десяти центов. В тот раз мы ничего такого не ждали. Сколько ни играй, шанс всегда одинаковый. Один на несколько миллионов, если не меньше. Наверное, мы играли только лишь для того, чтобы посидеть, поболтать о том, что бы мы сделали, если бы выиграли. Мы это любили: сидеть в «Дели Штейнберга», жевать свои сэндвичи и мечтать о том, как бы мы жили, если бы нам вдруг повезло. Это были наши тихие игры, и мы любили дать волю фантазиям. Если хотите, называйте это сеансами психотерапии. Рисуешь себе иную жизнь и тем и живешь.
— Улучшает кровообращение, — сказал Стоун.
— Вот именно, — сказал Флауэр. — Чувствуешь, что еще жив.
В этот момент в дверь постучали, и горничная вкатила напитки со льдом и сэндвичи. Пока все разбирали, кому что, Флауэр замолчал, но, едва снова уселись в кресла, немедленно приступил к рассказу.
— Мы с Вилли всегда покупали один билет на двоих, — снова начал он. — Нам так больше нравилось — чтобы не устраивать соревнования. Представьте себе, что было бы, если бы выиграл только кто-то один! Все равно пришлось бы делиться, так что, чтобы потом не мучиться, мы покупали один билет. Один называл первую цифру, второй — вторую, и так по очереди до конца. Несколько раз мы почти было выиграли, ошиблись всего на одну-две цифры. Промах есть промах, но я говорю «почти выиграли», потому что тогда это в нас вселяло надежду.
— Подстегивало, — сказал Стоун. — Нам опять казалось, что все возможно.
— В тот самый день, семь лет назад, четвертого октября, — продолжал Флауэр, — мы с Вилли выбрали цифры немного старательней, чем обычно. Сейчас уже не помню почему, но была какая-то причина, и мы взялись каждую обсуждать. Конечно, я с цифрами провозился всю жизнь и со временем, как и все, кому приходилось с ними работать, начал понимать, что цифры, числа — все не похожи друг на друга. Например, двенадцать очень даже отличается от тринадцати. У двенадцати характер прямой, оно число честное, умное, а тринадцать скорей подошло бы какому-нибудь типу мрачному, скрытному, который нарушит любой закон не задумываясь, если ему что-то понадобилось. Одиннадцать — число сильное, оно для людей привычных не просиживать дома, а ходить по лесам, по горам; десять — слабое, для тех, кто попроще, кто привык делать, что говорят; девять — число мистическое, глубинное, оно Будда для созерцателей. Не буду вас утомлять, но, надеюсь, вы меня поняли. Каждый формулирует все это себе по- своему, однако все бухгалтерские отчеты, прошедшие через мои руки, были тому подтверждением. У чисел и цифр есть душа, и, хочешь ты этого или нет, через некоторое время они ее тебе открывают.
— Одним словом, стояли мы там, — сказал Стоун, — смотрели на свой лотерейный билет и решали, какие выбрать числа.
— И я посмотрел на Вилли, — сказал Флауэр, — и сказал: «Нечетные». А Вилли посмотрел на меня и сказал: «Конечно». Он и сам собирался это сказать. Я просто успел раньше на долю секунды, но в голову это нам пришло одновременно. Нечетные числа. Просто и элегантно. Они всегда сами по себе, они не делятся, не меняются, они всегда одинаковы и останутся одинаковыми до скончания века. Мы обдумали, выбрали какие, а потом пошли через улицу есть свои сэндвичи.
— Три, семь, тринадцать, девятнадцать, двадцать три, тридцать один, — сказал Стоун.
— Я тоже помню, — сказал Флауэр. — Магический ряд, ключик от райских ворот.
— Все равно было как гром на голову, — сказал Стоун. — Неделю-две мы не знали что и подумать.
— Это был кошмар, — сказал Флауэр. — Журналисты с телевидения, из газет и журналов. Все хотели взять интервью, все хотели нас снять. Не скоро это все улеглось.
— Мы стали знаменитыми, — сказал Стоун. — По-настоящему знаменитыми.
— Но мы, — сказал Флауэр, — мы никогда не выходили выступать с идиотскими заявлениями, как другие. Как секретарши, которые говорят, что все равно будут дальше работать, или сантехники, которые клянутся, будто живут, как жили, в своих старых жалких квартирках. Нет, мы с Вилли не дураки. Деньги меняют всё, и чем больше денег, тем больше и перемены. К тому же мы заранее знали, что на что потратим. Мы столько лет думали об этом, что потом не пришлось ломать голову. Как только шум поутих, я продал свою долю в бухгалтерской конторе, а Вилли — свою в оптике. Продали не задумываясь. У нас все было давным-давно решено.
— Тем не менее тогда все только начиналось, — сказал Стоун.
— Совершенно верно, — сказал Флауэр. — Мы не стали почивать на лаврах. Когда у тебя миллион годового дохода, можно много что сделать. Даже после того, как мы купили этот дом, денег осталось достаточно, и мы принялись делать деньги.
— Да здравствуют баксы! — коротко гоготнув, сказал Стоун.
— Да, мы попали в яблочко, — сказал Флауэр. — И сначала стали богатыми, потом очень богатыми. Потом очень и очень, сказочно богатыми. В конце концов, я неплохо умею вкладывать деньги. Я столько лет столько раз читал чужие отчеты, что было бы странно, если бы я ничему не научился. Однако, если честно, мы и сами от себя такого не ожидали. Сначала мы вложились в добычу серебра. Потом продавали доллары в Европе. Потом вышли на фьючерсные рынки. Ценные бумаги, суперпроводники, недвижимость. Нам что ни дай, мы из всего извлечем денежки.
— У Билли рука, как у Мидаса, — сказал Стоун. — К чему ни прикоснется, все зеленеет.
