фактом: весь инцидент был исчерпан быстро на удивление. Учитывая, что тут могло у них выйти, это можно было считать просто чудом. Это понимал даже Поцци, и по тому, как он упорно в тот вечер старался избегать этой темы, Нэш понял, что на самом деле ему стыдно и он радуется, что так обошлось.
Ждать последствий не было оснований. Однако на следующее утро, когда в семь утра Меркс постучался к ним в дверь, он был при оружии. На ремне с поясным патронташем, в кожаной кобуре у него висел полицейский револьвер тридцать восьмого калибра. В патронташе отсутствовали шесть патронов, в чем Нэш усмотрел явный намек на то, что револьвер заряжен. Это уже само по себе было плохо, но всего хуже, подумал Нэш, то, что Кельвин вел себя так, будто ничего не произошло. Он никак не прокомментировал появление револьвера, и молчание его в конечном итоге встревожило Нэша больше, чем револьвер. Оно означало, что Меркс считает себя вправе с ним ходить, и право это было с самого начала.
Контракт, соглашение, добрая воля — все это было чушь собачья. Нэш и Поцци работали здесь отнюдь не по доброй воле, а Меркс до сих пор не применял насилия только лишь потому, что они подчинялись. Проявлять недовольство в словесной форме им позволялось, однако едва они перешли грань, как Меркс тут же напомнил, что у него против них есть весьма серьезные аргументы. И, судя по всему, Меркс действовал с ведома Флауэра и Стоуна.
Однако, кажется, Меркс не собирался применять оружие. Револьвер его выполнял лишь символическую функцию, и самого того факта, что он есть, было достаточно, чтобы все стало ясно. До тех пор, пока они будут вести себя смирно, старый Кельвин его будет носить в кобуре, изображая деревенского шерифа. В таком случае, подумал тогда Нэш, единственная опасность у них исходит от Поцци. Парнишка стал непредсказуем, и никто бы не угадал, что и когда он еще выкинет. Однако, как потом оказалось, Поцци больше ничего не выкинул, а Нэш вскоре вынужден был признать, что недооценивал его. В то утро Поцци с самого начала не ждал ничего хорошего, и револьвер его не удивил, а лишь подтвердил прежние, самые плохие подозрения. Удивлен был один только Нэш — он пытался себя обманывать, искать всему разумное объяснение, а Поцци с самого начала понял, куда они вляпались. Понял в тот самый момент, когда они впервые увидели поле, и потому все это время жил в напряжении.
Когда все встало на свои места, он даже успокоился. Для него револьвер у Меркса ничего не менял. Он был всего лишь подтверждением того, что Поцци был прав.
— Ну, старик, — сказал он, обращаясь к Мерксу, когда они все втроем шагали по траве от фургона, — ты, похоже, решил открыть карты.
— Карты? — Меркс неприятно удивился. — Я же сказал вам вчера: я не играю в карты.
— Это просто фигура речи, — сказал Поцци, любезно ему улыбнувшись. — Я про твою игрушку. Про фиговину на поясе.
— Ах вон ты о чем, — сказал Меркс, похлопав по кобуре. — Ага, решил сравнять шансы. Ты же, парень, псих. Кто знает, чего тебе в голову придет.
— А это вроде как сужает круг моих возможностей, так? — сказал Поцци. — Я серьезно — эта штучка запросто может лишить человека его права на самовыражение. Сокращает Первую поправку, если ты, конечно, о ней слышал.
— Нечего умничать, мистер, — сказал Меркс. — Я знаю Первую поправку.
— Понятное дело, знаешь. Потому-то, Кельвин, ты мне и нравишься. Смышленый дядя, умник да и только. Тебя вокруг пальца не обведешь.
— Я уже вчера вам сказал, я всегда готов дать человеку передышку. Но только один раз. Потом, хочешь не хочешь, должен принять соответствующие меры.
— То есть выложить карты на стол, а?
— Называй как хочешь.
— Да, я люблю, когда в открытую, вот и все. На самом деле я даже рад, что сегодня ты при параде. Теперь хоть мой друг Джим наконец поймет, что к чему.
— Этого я и добивался, — сказал Меркс, снова похлопав себя по кобуре. — Ну как, выправляет фокусировку?
В первой половине дня они закончили восстанавливать траншею, и потом работа вернулась в прежнее русло. Если не считать револьвера (Меркс с тех пор надевал его каждый день), внешне их жизнь почти не изменилась. Более того, Нэшу показалось даже, что она стала полегче. Во-первых, прекратились дожди, отбросившие их больше чем на неделю назад, и наступила самая лучшая осенняя погода — земля под ногами высохла, небо над головой было ясное и чистое, в воздухе мимо них летели на ветру опадавшие листья. Поцци стал намного спокойнее, и теперь вдвоем с ним Нэшу было намного легче. К Поцци даже вернулись его веселость и бойкость — и за все это нужно было, как ни крути, благодарить револьвер. Иссякли безумные разговоры, прекратились гневные выходки, мир для Поцци опять становился прекрасным. Это был явный шаг вперед, причем шаг не единственный — вперед летел и календарь, что в конечном итоге для них было самое главное. Они дожили до октября, и теперь уже был виден конец. Одного этого оказалось достаточно, чтобы в душе опять зародились надежда и оптимизм, которых не было прежде. До конца срока им оставалось шестнадцать дней, а потом никаким револьвером их никто не удержит. Они продолжают работать, и работа сделает их свободными.
Восьмого октября они уложили в стену тысячный камень, завершив первый ряд на неделю раньше графика.
Несмотря ни на что, Нэш почувствовал себя гордым. Они сделали свое дело, сделали нечто такое, что останется даже тогда, когда не будет их, и куда бы потом их ни занесло, эти камни будут с ними всегда. Даже Поцци казался довольным, и, когда наконец лег на свою цементную подушку последний камень, он отступил назад, посмотрел, полюбовался и сказал Нэшу:
— Ну, парень, ну мы с тобой и отмахали.
И совершил абсолютно не характерный для него поступок — вспрыгнул на первый ряд и, раскинув руки, прошелся, как канатоходец по канату.
Нэш смотрел ему вслед, на удалявшуюся маленькую фигурку (Поцци дурачился, делал вид, будто идет с шестом на огромной высоте, и шатался, будто вот-вот упадет), радовался такому настроению парнишки и вдруг почувствовал, как горло сдавил комок и на глаза навернулись слезы. Почти в ту же минуту к нему подошел Меркс.
— Похоже, наш обормот загордился собой, а?
— По праву загордился, — сказал Нэш. — Он хорошо поработал.
— Да, работка была не из легких, что правда, то правда. Но вроде как мы сработались. Вроде как наконец эта штука начала получаться.
— Потихоньку, полегоньку, камушек за камушком.
— Ну, так оно только и бывает. Камушек за камушком.
— Кажется, вам пора подыскивать новых рабочих. Если не ошибаюсь, мы с Джеком вас покинем шестнадцатого октября.
— Я помню. Хотя оно и нехорошо, конечно. Я в смысле, что нехорошо дело бросать.
— Так мы договорились, Кельвин.
— Ага, помню. Но если ничего получше не подвернется, возвращайтесь. Понимаю, что сейчас вы оба и слушать не захотите, но потом подумайте.
— О чем подумать? — сказал Нэш, не понимая, плакать или смеяться.
— Работа не такая и плохая, — продолжал Меркс. — По крайней мере, тут с ней все ясно как на ладони. Положил камень, работа сдвинулась. Положил второй — опять сдвинулась. Хитрость-то небольшая. Смотришь, как поднимается стена, и на душе потом хорошо. Это тебе не траву косить или деревья рубить. То тоже неплохая работа, но глазом так вот не охватишь. А на такой стене всегда есть что потом показать.
— Наверное, у нее есть свои преимущества, — сказал Нэш, несколько озадаченный философской тирадой Меркса, — но лично я в состоянии придумать себе дело получше.
— Как хочешь. Ты только просто учти, что тут еще осталось положить девять рядов. Мог бы заработать хорошие деньги, если бы остался.
— Хорошо, я учту. И все же на вашем месте, Кельвин, я поискал бы кого-нибудь другого.
