памяти все головы, какие знала: голова Муравья, голова Сверчка, голова Улитки, голова Кита, голова Паука, голова Слона, голова Кашалота... Некоторые головы были довольно интересные. Но такие, чтобы на чуть- чуть...
- Пошел я, - сказал дождь. Голос у него был грустный.
- Ну, давай, - сказала Белка.
И немного погодя дождь снова застучал по крыше, и Белке стал слышен стук бесчисленных капель.
Дождь барабанил все веселей, все сильней, все настойчивей.
'Может быть, это он так смеется, - подумала Белка. - Или пляшет. Ну, в его понимании'.
Она опять встала, на цыпочках подошла к окну, распахнула его и выглянула наружу. В мгновение ока она вымокла до нитки. Но, краем глаза глянув наверх, она заметила голову дождя. 'Вот оно! - подумалось ей. - Ну и голова, однако. Ни на что не похоже. Значит, это правда'.
Она отпрянула, закрыла окно и снова улеглась в постель.
'Если у него есть голова, у него и мысли есть, - подумала она. - Как же иначе? И он тоже может спать.'
Но как спал дождь, и где он спал, и как он просыпался и потягивался и вставал, она придумать не могла. 'Это я у него в другой раз спрошу, - подумала Белка. - А так только надоедать буду'.
И Белка постепенно уснула, а дождь веселился и плясал на ее крыше.
- ЕСЛИ НЕ МОЖЕШЬ СПАТЬ, надо изо всех сил думать всякие мудреные мысли, и тогда заснешь, - сказал как-то Муравей Белке.
Иногда Белка принималась думать о разных невиданных тортах, например о тортах из чистейшего сладкого воздуха или всего лишь из запаха меда. Или же она размышляла о далях или о полночи, ей хотелось увидеть самую полночь, или середину горизонта. Где это могло бы быть? И как дотуда добраться?
Как-то вечером она задумалась о том, как бы это было, если бы ее не было. Она оглядела свою темную комнату и разобрала очертания стола и стула. 'Они-то уж точно были бы', - подумала она. - И буфет, и горшок с буковым медом на верхней полке. И кровать. Но на этой кровати никто бы не лежал. Все бы там было, кроме меня'.
Это была достаточно мудреная мысль. 'Такая мысль означает Муравья', - подумала Белка. Она представила себе, что вот наступает утро, а ее все еще нет. Вот Муравей взбирается на бук и входит в дверь. Но он не удивляется, что никого нет - с чего бы это? Если тебя нет, тебя и не было никогда, думала Белка, а то это сделалось бы еще мудренее и она, возможно, совсем не смогла бы больше думать. А вот и Слон заходит на огонек.
- Что, в гости зашел? - спрашивает Муравей.
- Ну, не то чтобы в гости, - говорит Слон. - Это я так... малость на лампе покачаться.
- Ах вон что, - говорит Муравей.
Слон залезает на стол, цепляется за лампу и принимается молча раскачиваться на ней. Едва не сорвавшись, он вскоре вновь опускается на стол.
Муравей достает из буфета горшочек букового меду и накладывает две порции.
Они садятся к столу и молча опустошают свои тарелки.
А потом они еще долго сидят друг напротив друга. Похоже, они погружены в молчаливые раздумья.
- Ты ни по кому не соскучился? - спрашивает Слон.
- Нет, - отвечает Муравей. - Я никогда ни по кому не скучаю.
- И я нет, - говорит Слон. Некоторое время они глядят друг на друга, приподняв брови и покачивая головами.
Белка все еще не могла уснуть.
Немного погодя Слон выходит за порог, и Белка слышит, как он спрашивает:
- Спляшем?
- Где? - говорит Муравей.
- Вот тут, у дверей, - говорит Слон. - Здесь же все равно никто не живет.
- Ну что ж, - говорит Муравей.
Они пляшут, и Белка видит, с какими серьезными лицами делают они каждый шаг, и как Слон летит вниз и кричит снизу, что это ерунда.
И все-таки она никак не могла уснуть. Она видела Муравья, стоявшего в дверях: он хочет уйти, но не решается и все озирается через плечо на пустую комнату.
Белка видела странное выражение на его лице, в некотором роде печальное удивление, какого она в в жизни еще никогда у Муравья не видала.
И Белка уснула, еще до того, как за воображаемым Муравьем закрылась воображаемая дверь.
НА БЕРЕГУ МОРЯ ЖИЛ КРАБ.
Он жил у кромки прибоя, в маленьком домишке, крыша которого поросла водорослями.
Он редко путешествовал, а дни рождения справлял еще реже. И никогда не получал писем. Сам себе он казался неприкаянным и частенько повторял самому себе: 'неприкаянный я какой... '
Так он и жил, на морском берегу, незаметный и неприглядный.
Однажды утром он глянул на свое отражение в озерце стоячей воды за скалой и покачал головой.
- Неприкаянные клешни, - произнес он, - неприкаянная спина. Неприкаянные глаза. Кстати, я их даже не вижу. Я, собственно, и сам не знаю, на что смотрю, - подумал он.
Он поднял голову и задумался обо всех неприкаянных или вовсе не существующих вещах на свете. А потом - о бесчисленных письмах, которых он никогда не получал.
Он уполз назад к морю и зарылся в полосе прибоя.
Он очень опасался того, что в один прекрасный день явится Кто-нибудь, вздернет его за клешню, подумает секундочку-другую да и вышвырнет вон. Одним широким жестом.
'Вот так', - скажет он и довольно потрет руки.
От таких мыслей Краба пробирала дрожь.
Он предпочитал спать. Когда он спал, ему не нужно было копаться в себе.
Однажды под утро кто-то постучал ему в спину. Краб встрепенулся.
- Кто там? - спросил он. 'Вот оно, началось', - промелькнула у него мысль.
- Это я, - сказал голос, - Белка. - Прогуляться не хочешь?
'Белка? - подумал Краб. - Прогуляться? ' - Но он вздохнул с облегчением, поскольку голос Белки звучал весьма дружелюбно.
- Да у меня походка такая... странная, - сказал он. В сущности, он хотел сказать, что она у него была неприкаянная, но не сказал.
- У меня тоже, - сказала Белка.
- И у тебя тоже? - переспросил Краб. - Какая же такая у тебя походка?
- Ну... - сказала Белка. - Не знаю я. Но просто ужасно странная.
Немного погодя они в молчании брели по пляжу. Потом Краб тихонько сказал: 'Правда ведь, у меня ну очень странная походка? '
- Да, - согласилась Белка. - Но симпатичная.
- Ой, правда?
- Правда.
Они помолчали.
- У меня походка еще страннее, - сказал Краб.
Белка посмотрела на море и сказала:
- Оба мы хороши.
