недостаточно.
– Что ж, мы постараемся их восполнить. Во–первых, желательно, чтобы вы для себя уяснили раз и навсегда следующее: силой бороться с машинами или Лесом невозможно…
Рассказ Людмилы был похож на то, что они уже слышали от Леонида Макаровича, но, всё же, кое в чём существенно отличался.
Охотники, действительно, обладали многими способностями, недоступными обычным людям. Они не просто лучше слышали, видели или осязали, – они лучше чувствовали Лес, друг друга и даже те же машины, обладающие нынче такой страшной властью. Многие из Охотников обладали зачатками телепатии, ясновидения, кожным зрением и иными талантами, наличие которых у человека ранее, до Великого Исхода, официальной наукой не признавалось, а на неофициальном и бытовом уровне считалось чаще всего ловким фокусом или шарлатанством и только в редчайших случаях – необъяснимым чудом, которое достойно изумления, но от которого, на всякий случай, неплохо бы держаться подальше. Та же Аня, по словам Людмилы, вполне могла бы стать одной из Охотниц и даже, судя по всему, наверняка попала бы в Совет Лучших. Потому что в Совет Лучших Охотников не избирали и не назначали. Туда действительно попадали те, кто был лучше. Лучше объективно.
Великий Исход, по мнению Охотников, случился потому, что человечество элементарно зарвалось. Причём зарвалось во всех отношениях. В безумной потребительской гонке оно не заметило, как перешло черту, за которой сама планета и все живое на ней превратились для него, человечества, в беспощадного и яростного врага, готового любыми методами защищать свою жизнь.
– Мы загнали Землю в угол, – говорила, прикрыв глаза Людмила. – У неё просто не осталось иного выхода. Она должна была или защищаться или погибнуть. В сущности, нам ещё повезло. Потому что избери планета иной путь – путь невмешательства, мы погибли бы вместе с ней. И тогда ни у кого уже не осталось бы никакого будущего. Нас, Охотников, не много. Наверное, при иных обстоятельствах, мы могли бы сказать, что, наконец–то, человечество в нашем лице сумело выстроить истинные и гармоничные отношения с природой и разрешило все противоречия. Но это не так. Или не совсем так. Во–первых, мудрейшие из нас понимают, что полной гармонии с природой можно достичь, лишь окончательно с ней слившись. А это, по большому счёту, означает отказ от разума, как от важнейшей составляющей существа под названием человек. Это противоречие, вероятно, можно разрешить, но для этого нужны усилия всего человечества, а оно разобщено. Люди не понимают Охотников, Охотники с сожалением смотрят на Людей, а Рабы не принимают ни тех, ни других. Возможно, нам и удалось бы как–то договориться, но этому мешают уже даже не внутренние разногласия, а внешние обстоятельства. Мы уже говорили, что природа нанесла человечеству ответный удар. Но она не просто ответила. Потому что для того, чтобы ответить так, как ответила она, нужно было измениться. Стать разумней в нашем, человеческом понимании этого слова. И она стала разумней. Нет, звери, птицы, рыбы, насекомые, растения и деревья качественно не изменились. Изменилась сила, которая ими управляет. Появился мощный центр, который держит под контролем все процессы, происходящие в животном и растительном царстве. Этот центр имеет все признаки настоящего разума. Мы не знаем, как он выглядит, и не можем установить с ним прямой контакт. Потому что он не хочет идти на контакт. Мы только знаем, что он находится на дне Тихого океана, неподалёку от островов Тонга.
– Острова Тонга? – переспросил Дитц. – Первый раз слышу. Впрочем, я не моряк. Где это?
– На Южном тропике, двадцатый градус южной широты и где–то сто семидесятый градус западной долготы. Все это приблизительно, разумеется. На тысячу миль к северу от Новой Зеландии, если уж совсем грубо.
– Теперь понятно, – кивнул Хельмут. – Новая Зеландия. Хоть какой–то ориентир….
– Но это ещё не всё, – продолжила Людмила. – Существует ещё одна разумная сила, которая противостоит человеку и мешает нам объединиться. Это машины. Там наверняка тоже есть что–то вроде центра, но где он находится, мы не знаем. Возможно, это известно кому–то из Рабов. Из тех, что этот самый центр обслуживают. Смешно. Были написаны тысячи романов и сняты сотни фильмов о бунте машин. Как раз о том, что любое количество переходит со временем в качество, что искусственный интеллект не обязательно создавать специально. Он вполне может возникнуть сам по себе, когда сеть компьютеров станет достаточно большой и между узлами–машинами этой сети появится определённое количество связей. Тысячу раз человечество предупреждало само себя, что этот, самозародившийся искусственный интеллект, скорее всего не станет испытывать к нему, человечеству, сыновних чувств. Хотя бы потому, что он вообще вряд ли будет испытывать хоть какие–то чувства, сравнимые с человеческими. Предупреждало и всё же не вняло предупреждениям. Если сказать коротко, то человечество в последние годы до Великого Исхода напоминало безнадёжно больного алкоголика или наркомана, которые знают, что каждый глоток или укол приближают их к неминуемой смерти, но не в силах отказаться ни от глотка, ни от укола. Сейчас машины не могут полностью исключить из своего существования человека, как такового. Без Рабов они пока не в состоянии полностью воспроизводить себя и ухаживать за собой. Но, насколько мы знаем, работа в этом направлении идёт высоким темпами и, вполне вероятно, наступит момент, когда машинам уже не понадобятся Рабы. А если не понадобятся Рабы, то не понадобятся и Люди, которые являются потенциальным резервом для воспроизводства Рабов. Ну, а там и до Охотников рукой подать….Впрочем, это все только лишь наши домыслы. На самом деле никто не знает ни истинных целей, ни задач машинного разума. Такова ситуация. На Земле в данный момент, повторим, лишь две по–настоящему что–то решающие разумные силы. Это сила живой природы и сила машин. Человечество, а, вернее, то, что от него осталось, не решает, практически, ничего.
Глава пятнадцатая
Людмила прерывисто вздохнула и умолкла. Видно было, что эта речь и ментальная связь, которую она, судя по её словам, поддерживала с Советом Лучших на протяжении всего времени, изрядно утомили молодую Охотницу. Вадим тоже выглядел уставшим – взгляд потерял задорный блеск, широкие плечи опустились, голова поникла.
– Э, что случилось? – спросил Валерка Стихарь. – Медицинская помощь не требуется?
– Ничего страшного, – девушка–Охотница сделала успокаивающий жест. – Просто много сил ушло. Сейчас… восполним.
Она с явным трудом поднялась на ноги и взяла за руку брата. Вадим, пошатываясь, поднялся вслед за ней, и они, не размыкая рук, шагнули к ближайшему дереву. Это был не очень широкий, – в обхват с четвертью – но высокий и на вид какой–то молодцеватый, что ли, дуб с раскидистой густой кроной, напоминающей художественно растрёпанную шевелюру слегка подгулявшего поэта. Сестра и брат обхватили ствол дерева с двух сторон так, что их руки переплелись, и замерли, прикрыв глаза.
– Ну прямо детки рядом с папочкой, – склонив голову на бок, негромко прокомментировал это зрелище Майер. – Милая картинка.
– Молчи уж, если не понимаешь, – сказала Аня. – Они берут от дуба энергию. Неужели не ясно? Это гораздо быстрее, чем просто отдохнуть.
– Энергию? У дерева? – недоверчиво ухмыльнулся пулемётчик. – Рассказывайте сказки!
– Очень просто, Руди, – подтвердил Малышев. – Разные деревья по–разному действуют на человека. Вот сосна и дуб, например, или та же берёза силы прибавляют. А осина, скажем, или тополь – отнимают.
– Вот так прямо берут и отнимают? – прищурился Шнайдер, решив поддержать товарища. – Что–то я не замечал, чтобы мне деревья силы давали или, там, забирали. Силы прибавляет добрая еда, крепкий сон и хороший глоток шнапса. А отнимает их тяжкая работа и хреновое настроение. Вот и всё.
– Это ты так говоришь, потому что леса не знаешь, – сказал Малышев. – А те, кто в тайге живёт…
– Погоди, Миша, – остановила его Аня. – Лучше показать на деле. Так, где у нас тополь… ага, вон он. Ну, кто хочет попробовать? Руди, Курт? Не бойтесь, ничего страшного с вами не случится. Просто так вы сразу поймёте, в чём дело.
