Дорога, вдоль которой стояли дома, круто спускалась в долину по берегу маленькой речушки. Биб Мью показала на дорогу и кое-как объяснила, причем взгляд ее постоянно возвращался к «форду- транзиту». Уэксфорд подумал: вероятно, он навсегда поселил в ее сознании мысль, что именно этот фургон она должна была встретить вчера вечером. Когда они ехали вниз по холму, она, перегнувшись через калитку, смотрела им вслед.
У подножия холма речушка оказалась совсем мелкой, не более тридцати сантиметров глубиной, а для пешеходов и велосипедистов был сооружен небольшой деревянный мостик. Течение было быстрым, но сквозь прозрачную воду виднелись плоские коричневые валуны, и Вайн переехал речку вброд. Они подъехали к тому, что Вайн упорно называл Т-образным перекрестком, хотя окружавшая их природа, крутые, заросшие кустарником берега, нависающие над водой деревья и живописные поляны с пасущимся скотом явно не ассоциировались с этим городским словом. Следуя объяснениям Биб, если их можно назвать таковыми, здесь им надо было повернуть налево, а затем направо. Именно так и можно было выбраться из Помфрет-Монакорума на проселочную дорогу.
Сделав поворот, они неожиданно увидели лес сквозь прогалины придорожных деревьев. Он нависал высоко над дорогой темной синеватой стеной. Не успели они оглянуться, как их обступили деревья. Машина ехала словно в глубоком тоннеле, который привел их к началу проселочной дороги, где стоял знак: «Только в Тэнкред-хаус. Три километра. Сквозной дороги нет».
— Когда останется чуть меньше километра, я выйду и остальную часть пройду пешком, — сказал Уэксфорд.
— Верно, сэр. Они наверняка знали места, если приехали этим путем.
— Они знали его. Или один из них.
Проехав километра два, Уэксфорд решил выйти из машины, и как раз в этот момент выглянуло солнце. Пройдет не меньше месяца, прежде чем на деревьях появятся первые листья, а сейчас на набухающих почках не было видно даже крошечных зеленых клювиков, отчего лес кажется будто бы окутанным зеленоватой дымкой. Пока во всем доминировал светло-коричневый цвет, и блестящие гладкие ветви деревьев казались золотистыми, а почки приобрели оттенок слегка раскаленной меди. Было сухо и холодно. Прошедшей ночью, когда небо расчистилось от облаков, ударил заморозок. К этому времени иней уже растаял, но его морозное дыхание явно чувствовалось в тихом прозрачном воздухе. Между кронами деревьев проглядывало светло-голубое небо, настолько светлое, что казалось почти белым.
В интервью Уин Карвер, вспомнил Уэксфорд, говорилось об этих лесах, о том, когда они были посажены, какие относятся к тридцатым годам, какие — к более раннему времени, и как они увеличились с тех пор. Древние дубы и редкие гигантские каштаны с большими блестящими почками возвышались над более низкими и скромными деревьями с искусно подстриженными, а потому казавшимися естественными, кронами в виде удлиненных ваз. Уэксфорду показалось, что это грабы. Затем он заметил металлическую табличку, прикрепленную к стволу одного из них. Да, обычный граб, «Carpinus betulus». Чуть дальше по дороге росли более высокие и стройные деревья, рябина, подумал он и не ошибся, на табличке было написано: «Sorbus aucuparia». Неплохая проверка для специалиста — определить дерево, когда на нем нет листьев.
Рябиновая роща уступила место норвежским кленам (Acer platanoides), кора которых напоминала кожу крокодила. И ни одного хвойного дерева, ни сосен, ни елей, чей темно-зеленый цвет нарушил бы сияющую гармонию золотисто-коричневых ветвей. Это была самая красивая часть лиственного леса, посаженного человеком, но воспроизводящая естественную природу, леса, которому человек придал изначальный порядок, не ограничивая в то же время естественные тенденции природы. Упавшие стволы оставлены там, где они упали, и теперь на них ярко зеленел мох в соседстве с пушистой травкой и первыми весенними стебельками с желтыми и бронзовыми головками. Засохшие деревья стояли рядом с живыми, и стволы их с отвалившейся корой и обнажившейся и ставшей серебристой древесиной служили теперь пристанищем сов и дятлов.
Уэксфорд продолжал идти дальше, ожидая, что за новым поворотом узкой дороги он увидит восточное крыло дома, но всякий раз перед ним открывались лишь ряды деревьев и кустарников. Серебристо-коричневая белка, зигзагами перескакивая с ветки на ветку, вскарабкалась по дубовому стволу и, сделав гигантский прыжок, уже раскачивалась на ветке соседнего бука. Наконец, сделав плавную дугу, дорога расширилась, деревья как бы отступили в сторону, и перед ним, словно из ниоткуда, вырос дом.
Среди обступавшего его леса восточное крыло выглядело особенно величественно. Его окаймляли терраса и сад. Под деревьями вместо желтых нарциссов, которые Уэксфорд привык видеть в кингсмаркхэмском саду и на городских клумбах, драгоценными россыпями поблескивали маленькие колокольчики. Но сад еще не проснулся от зимнего сна. На цветочных бордюрах, розовых клумбах, аллейках, кустарниковых изгородях, лужайках лежал отпечаток заботливой руки и повседневного ухода, но чувствовалось, что все это ждет своего часа. Высокая живая изгородь из тисса и кипарисов темной стеной отделяла от взора жильцов дома подсобные помещения, даря полное уединение.
Постояв несколько минут, Уэксфорд направился к припаркованным машинам. Следственный штаб разместился в одном из помещений, которое, по всей вероятности, когда-то служило конюшней и пустовало уже лет пятьдесят. Оно было слишком роскошным для лошадей, сейчас на окнах даже висели жалюзи. Позолоченные часы с синим циферблатом показывали без двадцати одиннадцать.
Его машина стояла рядом с машиной Бердена и еще двумя фургонами. Внутри помещения техник подсоединял компьютеры, а Карен Мэлахайд устанавливала небольшой помост и микрофон; чуть впереди полукругом стояли стулья. Его пресс-конференция была назначена на одиннадцать.
Уэксфорд сел за предназначенный ему стол. Его тронула забота Карен, ведь все это — дело ее рук, в этом он не сомневался. На столе он увидел три новенькие шариковые ручки, латунный нож для разрезания бумаги, который вряд ли ему пригодится, два телефона, хотя переносной телефон всегда при нем, компьютер и принтер, которыми он не умел пользоваться, и кактус в сине-коричневом, покрытом глазурью горшке. Большой, серый, пушистый кактус сферической формы скорее походил на животное, чем на растение, на пушистое симпатичное животное, которое хочется взять на руки, но когда он дотронулся до него, то в палец вонзился острый шип.
Уэксфорд потряс пальцем и тихо выругался. Он понимал, что ему оказана честь. Совершенно очевидно, что все предметы на столе — свидетельство положения, и хотя на соседнем столе, вероятно предназначенном для Бердена, стоял еще один кактус, он как по размерам, так и по волосатости существенно уступал его кактусу. Бэрри Вайну досталась лишь африканская фиалка, на которой даже не было цветов.
Констебль Леннокс звонила в штаб вскоре после того, как приняла дежурство. Сообщить ей было нечего. Все в порядке. Что это означает? Имеет ли для него значение, жива Дэйзи или умерла? Молодые девушки умирают повсюду, от голода, в войнах, во время мятежей, от жестокости, от плохого медицинского обслуживания. Так почему же эта девушка должна заботить его?
Он вынул радиотелефон и нажал номер Энн Леннокс.
— Она чувствует себя хорошо, сэр.
Он, наверное, ослышался.
— Как она себя чувствует?
— Чувствует себя хорошо, гораздо лучше. Хотите поговорить с доктором Лей, сэр?
На другом конце воцарилось молчание, вернее, констебль отложила трубку. В трубке слышались шум больницы, шаги, какие-то металлические и свистящие звуки. Затем ответил женский голос.
— Это из полиции Кингсмаркхэма?
— Старший инспектор Уэксфорд.
— Доктор Лей. Чем могу помочь вам?
Ему показалось, что голос звучит печально. Он уловил в нем скорбные нотки. Их, наверное, учат так разговаривать, особенно если произошла трагедия. Такая смерть стала бы известна всей больнице. Он просто назвал имя, зная, что этого будет достаточно.
— Мисс Флори. Дэйзи Флори.
Неожиданно печальные нотки в голосе доктора пропали. Возможно, они ему почудились.
— Дэйзи? Да, она хорошо себя чувствует, идет на поправку.
