верностью. Брайан тоже поддержал ее, и я таким образом терял работу. Как это назвать, приятель? По- моему, предательство. Чего только они обо мне ни говорили, а в чем реально моя-то вина? Да ни в чем, сказать по правде. Может, я бил ее? Гулял с другими женщинами? Пил? Да ничего подобного, даже на дух. Просто эта старая ведьма меня допекла, так что мочи не было терпеть ее больше.
— С тех пор вы не видели миссис Гарланд?
— Я ведь уже сказал. Не видел ее и не говорил с ней. Чего ради? Она никогда мне не нравилась, ни секунды. Как вы могли уже вычислить, властные женщины, которым до всего дело, меня не волновали, к тому же она на добрых лет десять старше. Короче, я не видел Джоан и не бывал в тех местах с того самого дня, как я уже говорил.
— Можно не видеться и не говорить с нею, но связь вы поддерживали, — сказал Уэксфорд. — Совсем недавно вы получили от нее письмо.
— Это она вам сказала?
Лучше бы уж не спрашивал. Это наигранное возмущение и шумный протест под стать плохому театру. А может, и не театру, кто знает.
— Джоан Гарланд исчезла, мистер Джонс. И ее местонахождение неизвестно.
Теперь на лице Джонса отразилось предельное недоверие вкупе с ужасом — в комиксах так изображают перепуганного насмерть героя в преддверии катастрофы.
— О нет…
— Она исчезла в ту самую ночь, когда произошло убийство в Тэнкред-хаусе.
Ганнер Джонс надул щеки, втягивая воздух, плечи медленно поползли вверх. Удивления больше не было. Скорее, он выглядел виноватым, хотя это мало что значит. Уэксфорд понимал, что так ведет себя человек, не приученный к откровенности. Он уперся в Уэксфорда остекленевшим взглядом, затем в нем мелькнула растерянность, и Джонс отвел глаза.
— Я был в Девоне, в Плаксэм-он-Дарте, — сказал он. — Вам, наверно, не сказали. Рыбачил.
— Нам не удалось отыскать подтверждения вашим словам, что вы провели там одиннадцатое и двенадцатое марта. Назовите мне человека, который подтвердил бы это. Вы сказали, что в руках не держали оружия, мы же выяснили, что вы состояли в Стрелковом клубе Северного Лондона и имеете сертификат на владение двумя видами огнестрельного оружия.
— Да это же просто шутка, — ответил Джонс. — Бросьте, вы что, правда, не понимаете? Вот смеху-то — в глаза не видеть оружия и прозываться Артиллеристом!
— Должно быть, у нас с вами разное представление о смешном, мистер Джонс. Расскажите мне о письме, которое вы получили от миссис Гарланд.
— О каком именно? — спросил Джонс. И тут же продолжил, словно вопроса и не было: — Да это неважно, оба они об одном. Она написала мне три года назад — я только что развелся тогда со второй женой, — убеждая меня, что нам с Наоми нужно снова сойтись. Откуда она узнала о разводе, не знаю, может, сказал кто-нибудь из знакомых, у нас ведь были общие приятели. Написала потому, что теперь, «когда я свободен» — это ее выражение, — ничто не мешает «воссозданию нашего с Наоми брака». Знаете, что я думаю? В наши дни люди пишут письма только тогда, когда боятся говорить по телефону. Голову кладу. Она знала, что я отвечу, если она позвонит.
— Вы написали ответ?
— He-а, приятель, нет. Отправил ее письмо в мусорное ведро. — Джонс лучился довольством от собственной хитрости и изворотливости. Ну чисто театр пантомимы. Хотя не исключено, что сам он об этих своих способностях и не догадывается. Как не догадывается и о том, насколько пройдошистый у него вид, когда лжет. — А примерно с месяц назад, может, чуть больше, получил другое, такое же. Отправил следом за первым.
Уэксфорд расспросил его о рыбалке, об умении обращаться с оружием. Он шел тем проторенным путем, как в первый раз, когда спросил его о письме и получил такие же уклончивые ответы. Довольно долго Джонс отказывался говорить, где именно он остановился в Йорке, но под конец сдался, сердито признавшись, что у него там приятельница. И даже назвал имя и адрес.
— Но больше бросаться с головой в омут я не собираюсь.
— На сегодняшний день вы не были в Кингсмаркхэме практически восемнадцать лет?
— Точно.
— А в понедельник, тринадцатого мая прошлого года, по случаю?
— Ни в понедельник, ни по какому другому случаю.
День уже клонился к вечеру и к хорошему ужину — прошло добрых два часа после проглоченных за обедом пары сандвичей, — когда Уэксфорд попросил Джонса подписать показания и неохотно признался самому себе, что должен отпустить того с миром. Оснований к задержанию у него не было. Джонс уже начал поговаривать, не «пригласить ли сюда адвоката», похоже, дабы показать Уэксфорду, что больше знает о преступлениях по американским телесериалам, чем по опыту. А может, просто снова начал играть.
— Теперь, коль скоро уж я здесь, стоит подумать о свидании с дочерью. Что вы на это скажете?
Уэксфорд сдержанно ответил, что эту проблему решать не ему. Сказать, что мысль Джонса пришлась ему по душе, не скажешь, но повредить Дэйзи это не может. В усадьбе полным-полно полицейских, в конюшне — тоже полна коробочка. Он позвонил Вайну, предупредив его о намерении Джонса.
На деле Ганнер Джонс, который приехал поездом, на нем же вернулся в Лондон обратно, благосклонно приняв предложение полицейских подбросить его до железнодорожной станции в Кингсмаркхэме. Уэксфорд же продолжал ломать голову над дилеммой, действительно ли Ганнер Джонс бесконечно глуп или, напротив, очень умен. Единственное заключение, которое ему удалось сделать, сводилось к тому, что Джонс относится к тем людям, для которых ложь — столь же оправданный выбор, что и правда. На чаше весов перевешивает то, что может облегчить жизнь.
Субботний день подходил к концу, и все же Уэксфорд отправился в усадьбу. На центральных воротах, у правого поста, он снова увидел цветочный венок: на этот раз бутоны красных роз были уложены в виде сердца. Интересно, кто тот даритель? Возможно ли, что их несколько, или все же только один? Пока Доналдсон открывал ворота, он вышел из машины, чтобы как следует разглядеть цветы. На карточке, приложенной к подношению, была лишь короткая надпись: «Доброй ночи, любимая». Ни имени, ни даже подписи.
На полпути, когда мчались по убегающей через лес дороге, они заметили лисицу, метнувшуюся наперерез; к счастью, зверек оказался далеко и Доналдсону не пришлось остнавливаться. Лиса нырнула в густые зеленые заросли и скрылась под кустами. На обочине, в молодой траве и новой апрельской поросли, начинали распускаться первоцветы. Окно машины было опущено, и Уэксфорд наслаждался свежестью и негой напоенного ароматами весеннего воздуха. Его не отпускали мысли о Дэйзи, о непредвиденном визите ее отца. Он перебрал в голове все возможные варианты и признался себе, что на этот раз не испытывает ни тревожного беспокойства за девушку, ни парализующего страха, ни абсолютной любви.
Его как бы слегка встряхнули. Исчезло вседовлеющее желание видеться с Дэйзи, потребность быть с нею рядом, заботиться о ней как о дочери, стать ей отцом и добиться, чтобы она признала его в этой роли. У него словно открылись глаза, когда он понял, что намерение Ганнера Джонса приехать в Тэнкред-хаус не ужаснуло и не рассердило его. Ну, может, насторожило, вызвало легкое раздражение. Да, он по-прежнему питает к девушке нежность, но не любовь.
Умение разобраться в себе пришло к нему с опытом. Он научился отличать любовь от влюбленности, научился видеть разделяющую их пропасть. Дэйзи заняла в его сердце то место, которое, впервые в жизни, уступила Шейла и которое могла бы занять любая другая молодая женщина, милая, обаятельная, дружески к нему расположенная.
Ему отпущена его мера любви — к жене, детям и внукам, вот и все, и ничего больше. Да ему никто и не нужен. Чувство к Дэйзи — всего лишь забота, желание, чтобы жизнь у нее сложилась как следует.
Последнее умозаключение логически сформировалось в тот самый момент, когда за окном, в отдалении, он заметил бегущую среди деревьев фигурку. День выдался безоблачным, и косые солнечные стрелы-лучи пробивались сквозь чащу леса, образуя в этих участках туманную, порой почти непроницаемую для глаз завесу. Слепящие солнечные прожектора мешали разглядеть бегущего человека, затмевали взор. В легкости, с которой фигурка перемещалась с четкого, ясного пространства на залитые светом слепые
