Огульнязик.
Мы бросились к бородатому чабану и наперебой, мешая друг другу, принялись объяснять, что это Велли Каррыевич, он вернулся с фронта, а пес — это его пес, и не надо его держать за ошейник. Чабан понял, о чем ему втолковывают — когда учитель уже отошел далеко.
— Что же вы не сказали раньше? — упрекнул он нас. — Я вообще бы не зашел сюда, если бы знал. А теперь, я думаю, поздно: Джучи так привязался ко мне, что никакого другого хозяина он никогда не признает..
Мы сразу притихли. А чабан вышел со двора и отнял руку от ошейника собаки: вот, мол, смотрите — я ее не собираюсь силой удерживать.
И как только Джучи. понял, что он свободен и волен поступать как ему захочется, он сразу же заскулил и начал обнюхивать землю. Он нашел след своего прежнего хозяина, определил — в какую сторону тот ушел, и настороженно и нетерпеливо вскинул голову. Учитель уже был за развилкой: шел, прихрамывая, опираясь рукой на костыль. Издали его никто бы никогда не узнал. А Джучи! Я до сих пор удивляюсь его сообразительности. Джучи виновато взглянул на чабана, взвизгнул и помчался со всех ног к своему старому другу.
СОТЫЙ АРХАР
Апрель в Туркмении — райский месяц. Где-то на севере только начинают таять снега и трескаться льды на реках, а здесь на зеленых склонах Копетдага цветут алые маки и тюльпаны. В предгорных селах бело от цветущих яблонь и алычи. Небо над Копетдагом необыкновенно синее. И даже Каракумская пустыня, прилегающая к предгорьям необовримыми просторами песков и такыров, выглядит в эту пору зеленым океаном.
Старый Ашир-мерген, знатный охотник, чье имя известно на всю округу, в один из теплых апрельских дней приехал из предгорного села в Ашхабад на собрание Общества охраны природы. Настроение у старика было хорошее. Подстать погоде. В городе во всю, цвели акации, пахло их одуряющей сладостью. У киоска газированной воды, куда Ашир-ага, выйдя из машины, подошел, чтобы напиться, жужжали пчелы,— лезли к лужицам пролитого сиропа, лезли в стаканы, — и старик благодушно проворчал, отмахивая пчел от себя: «Вот негодницы! Мало им цветов в горах да на деревьях, прямо в рот лезут. Бездельницы, совсем разучились работать — на готовый мед летят!». Киос-керша отметила остроумие старого человека обворожительной улыбкой, и Ашир-ага подобрел еще больше. Ашир-ага показалось, что, улыбаясь, женщина как-то особо, с глубокой почтительностью, посмотрела на лацкан его пиджака, на котором в два ряда красовались разные награды. Отходя от киоска, Ашир-ага поблагодарил продавщицу за хорошую воду и подумал: «Слава аллаху, не тускнеет твоя слава, Ашир-мерген. Не только простые люди восхищаются тобой, но и начальство— тоже. Вот и председатель Общества охраны природы не забыл — опять пригласил на совещание. Сам позвонил в аул. предупредил, чтобы был ровно в три на заседании. Место, мол, твое в президиуме».
Без четверти три Ашир-мерген, поправляя пиджак и застегиваясь на все пуговицы, вошел в вестибюль. Огляделся. Народу много, городские и сельские. Почти все старые знакомые. Вот и кивки, поклоны и рукопожатия пошли в ход. «Салам, Ашир-ага!», «Как живешь, дорогой мерген?», «Век тебе не уставать, жить да радоваться».
Председатель Общества охраны природы, парень средних лет, с приплюснутым носом, взял Ашир-агу под руку и вежливо повел на сцену за кулисы, где уже топтались в ожидании начала совещания члены президиума. Еще две-три минуты — все сели за покрытый красной скатертью стол, и совещание началось.
Ашир-ага за долгие годы членства в обществе охотников попривык к разным собраниям. Бывало не раз: посидит с напускным видом важного человека, оглядит присутствующих в зале, и начинает дремать. Так и на этот раз. Ощупал Ашир-ага внимательным взглядом сидящих во всех рядах, подождал пока председатель Общества Охраны природы выйдет на трибуну. И когда тот поднялся на нее и развернул папку с докладом и монотонно заговорил, Ашир-ага склонил голову на плечо, сделал вид, что внимательно слушает, а сам стал подремывать. Так сидя в позе нахохлившейся птицы, старик прослушал доклад и несколько выступлений. И дело, казалось, уже шло к концу, как вдруг на трибуну поднялся молодой парень и с вызовом сказал:
— Все мы любим природу. Заботимся о бедных диких животных. Жалеем архаров и джейранов. Правильно делаем. Но скажите, по какому праву сидят у нас в президиуме те, которые создали себе славу, уничтожая диких животных!
— Кого вы имеете в виду? — спросил председатель, привстав из-за стола.
— Да хотя бы того же Ашир-мергена, — небрежно отозвался парень, повернувшись к президиуму. — Вон он, в тюбетейке сидит. Разве не в его честь воздвигнут памятник на горе, перед въездом в аул! А за что памятник поставили? Да за то, что уничтожил в горах всех диких животных. Что — разве не так?
Задвигались в рядах головы и плечи. Кто-то зароптал, кто-то засмеялся: зал оживился. Председатель постучал карандашом по графину, призвал оратора, чтобы говорил по существу. Парень хмыкнул и еще строже заявил:
— Если уж мы беремся восстановить поголовье диких животных, создать новый заповедник, то дело надо отдать в чистые руки. У Ашир-аги и ему подобных совесть перед природой нечиста!
Заерзал Ашир-ага за столом — дремоту словно рукой с него сняло. Жалким, умоляющим взглядом посмотрел на председателя: останови, мол, этого клеветника. Разве я заслужил такого оскорбления?
Председатель понял старика: кивнул и принялся отчитывать парня за беспардонность, за неуважение к старшим. Парень обиженно ушел с трибуны. Тут и другие осудили его за резкость. Но никто не мог сказать, что он необъективен. После окончания совещания люди, выходя из зала, судили так и сяк, и все косились на Ашир-агу. Кто сочувствовал ему, кто — посмеивался. Так, по крайней мере, ему казалось. Сгорая от оскорбления и стыда, он торопливо направился к своей «Волге» и уехал, не простившись ни с кем.
В машине, пока ехали по городу. Ашир-ага хмурился и молчал. Шоферу Аману — ни слова. Шофер, привыкший видеть старого мергена словоохотливым, особенно после собраний, где ему сполна всякий раз выдавались почести, сразу понял — что-то случилось, но спросить не посмел. А старик, хмурился, сопел, покашливал и, когда уже выехали за городскую черту и свернули в сторону гор, принялся бранить нынешнюю молодежь. Все, мол, они знают, эти городские лентяи в джинсах, с завязанными на животе рубахами. И о погоде, и о природе. А уважать старших не научились. Дай им власть, они бороды у всех стариков обреют. Матерей родных заставят в мини-юбках ходить. Шофер спросил, кто именно посмел испортить настроение Ашир-аге, но старик лишь рукой махнул. Никто, мол, ему настроение не портил. Просто, не нравятся ему нынешние моло-. дые парни.
Аман закурил, опустив боковое стекло. Ашир-ага вновь нахмурился и сжал плотно губы. Мысленно повторяя про себя: «У Ашир-аги и ему подобных совесть перед природой нечиста!.. Вот ведь до чего договорился, сосунок безмозглый! Чтоб твое поганое ружье стреляло не дробью, а овечьим пометом!»
Ашир-ага подумал: хорошо бы отыскать отца этого негодника и пристыдить за воспитание сына. Не иначе как министр или управляющий. Иначе с чего бы сосунку быть таким кичливым?!
Старик сердился, досадовал, оправдывал себя: разве он виноват, что дичь перевелась Разве враг он природе. Если кого-то и винить за это, то в первую очередь надо винить жизнь. Разве не она заставила его взяться за охотничье ружье?
Машина нырнула в тенистое ущелье. Вдоль петляющей дороги с обеих сторон потянулись, заросли ежевики. Ашир-ага вспомнил, как из этого ущелья поднимался в горы за кекликами. Отсюда же с ватагой сельских парней не раз отправлялся за архарами. Иногда подстреливал козлов у ручья: они приходили на водопой. Давно это было, еще в войну. Теперь и духу козлиного тут нет. Только каменный козел, как напоминание о них, стоит на самой вершине горы. Тот самый козел-архар, поставленный в честь особых охотничьих заслуг Ашир-мергена. Это о нем, об этом архаре-памятнике напомнил всем на совещании дерзкий парень. Когда-то этого, каменного козла чуть ли не всем селом затаскивали на вершину. Полдня устанавливали на постамент. Потом, спустившись с вершины, смотрели на каменного архара с разных точек,
