«Дружба с Англией, — размышлял он, — наполнит мои базары то варами, а погреба — бочками с порохом! Надо только скрепить наш союз фирманом, как это сделали англичане с персидским шахом».
— Хезрет-валя (Хезрет валя — нечто вроде «ваше высочество»), — обратился Аллакули-хан к Макнилю по-персидски, — нам нравятся ваши слова, но их надо скрепить бумагой и печатями.
— Ваше величество, зачем?! — удивился Макниль. — Ни в коем случае не надо этого делать! Если мы подпишем договор, то русский царь немедля объявит всему миру о происках Великобритании в Средней Азии, Тогда уж англичане в масштабе мировой политики превратятся из друзей Хорезма в захватчиков и колони ваторов вашей страны.
— Ладно, — подумав, согласился Аллакули-хан. — Если мы не можем закрепить наш союз фирманом, его надо закрепить делами. Я хотел бы видеть на базарах Хорезма ваши товары.
— Ваше величество, вы их увидите. — Макниль расплылся в щедрой улыбке. — Мы хотели бы послать к вам в Хиву для изучения спроса и сбыта товаров своего человека. Этот господин перед вами.—Сэр Макниль указал на Бернса.— Дайте нам проводника и охрану — вот все, что пока от вас требуется.
— Ладно, хезрет-валя, ты получишь от меня надежных людей.
— О кэй! — Сэр Макниль щелкнул пальцами. На по роге залы появился слуга с подносом и медленно при близился к вставшему из-за стола англичанину. — Ваша величество, - продолжая улыбаться, сказал Макниль, — примите от Ост-Индской компании в дар этот кусок манчестерского сукна. Если оно вам понравится, мы ввезем его в Хорезм.
Аллакули-хан пощупал пальцами тонкое, зеленого цвета сукно, велел отнести его в карету и сам встал, дав понять, что хотел бы отдохнуть от застолья и утомительной дороги. Камран-Мирза, раскланявшись, взял хивинского хана под руку и повел в комнату отдыха.
XI
Шейх-уль-ислам Кутбеддин-ходжа не был на приеме у Камран-Мирзы — оставался при войске, расположившемся за городом. Шейх сам всегда решал, как ему вести в тех или иных обстоятельствах. Достаточно ему было сказать: «Ваше величество, Аллаху угодно, чтобы сегодня пребывало с вами недремлющее око ислама», и хан разрешил бы ему участвовать во встрече с правителем Хорасана. Но Кутбеддин-ходжа не произнес этих слов, а Аллакули-хан не счел нужным приглашать его с собой. Вечером, когда хан вернулся из Мешхеда к войску, Кутбеддин-ходжа, саркастически кривя губы, выго ворил:
— Повелитель, в последнее время мы только тем и занимаемся, что выполняем прихоти неверных. Мы раздаем милости и тем, и другим — то русским, то персам, и не замечаем, как приспускается все ниже к земле зеленое знамя пророка. Скоро оно будет волочиться, подметая грязь, оставленную капырами (Капыр — неверный).
— Не преувеличивай, Кути-ходжа. Мое посещение мешхедского дворца пойдет на пользу Хорезму, — самодовольно похвастался Аллакули-хан. — С нынешнего дня мы вступили в союз с инглизами. А это сулит нам победу и славу.
— Наша слава в карающем мече пророка, а не в мирных разговорах на хорасанских коврах, — возразил шейх. — Мы прошли Семь песков Хорезма, Мургаб, Герируд и половину Хорасана, мы съели половину запасов продовольствия, но не пополнили наши хурджуны ни одним зернышком, ни одной золотой монетой. Нас засмеют и предадут позору, если мы не привезем в Хиву рабов и золото. Пока ты сидел на коврах с Камран-Мир зой, мои люди донесли, что в Тегеране светопреставление. Все шах-заде покинули свои поместья и отправились на поиски благ. Каждый желает занять место умершего Аббас-Мирзы. В Тегеране идет резня за престол. Несколько принцев уже ослеплены, другие бежали, ища спасения, к турецкому султану. Русские хотят посадить на персидский трон младшего сына Аббас-Мирзы — Мухаммеда, британцы предлагают кого-то другого!
— Кути-ходжа, наверное, ты тоже хочешь отправить ся в Тегеран и посадить на шахский трон своего челове ка! — Аллакули-хан беззаботно засмеялся, чем не на шутку рассердил шейха.
— Повелитель, меня еще никто не уличал в легкомыслии. Только ты да наследник Рахимкули-торе в последнее время дергаете мою поредевшую бороду. Меня не прельщает Тегеран, но радует кровавая резня в нем, Кучанский, Боджнурдский, Горганский правители — все там со своими войсками. Самое время идти на чапаул (Чапаул — набег, налет) и захватить их несметные богатства! Другого такого случая не будет!
— Так ты думаешь, Кути-ходжа? — насторожился Аллакули-хан и, подумав, согласился: — Ну что ж, пожалуй, ты прав, мой старый ясновидец. Правда, неизвестно, как к этому отнесутся Камран-Мирза и наши новые друзья инглизы... Мы ведь не давали им обещаний не трогать боджнурдцев. Поднимай, Кути-ходжа, войска! Приказываю идти на Боджнурд!
В сумерках хивинские сотни снялись со стоянки и двинулись вдоль Туркмено-Хорасанских гор на запад, Заняв всю предгорную равнину, кони и пешие воины шли, вытаптывая посевы, очищая амбары с зерном, круша фруктовые сады и угоняя скот. Люди бежали от надвигавшейся лавины в горы или запирались в крепостях. Аллакули-хан приказал не останавливаться в малых кишлаках — не терять зря времени. Сделав несколько привалов в горах, хивинцы на третий день приблизились к стенам Боджнурда, окружили город и перекрыли все дороги и тропы, выходящие из него Раскинув лагерь на холмах, Аллакули- хан отправил к городским воротам несколько конных сотен с ультиматумом к жителям; без какого-либо сопротивления сдаться и сложить оружие. Ответ был самым неожиданным. Едва всадники приблизились к воротам, как со стен на них обрушился град камней и пуль. Пришлось отступить и скрыться за холмами.
Туркменскими сотнями командовали Рузмамед и Кара-кель. Вернувшись в ставку, оба, явно недовольные неумелыми действиями Кутбеддина-ходжи, склонили перед повелителем головы.
— Маградит, отведи свои войска от Боджнурда, пусть останутся в засаде только туркмены! — попросил Рузмамед. — Мы возьмем город хитростью. Через два-три дня, когда боджнурдцы увидят, что ты увел войска, в вернутся к прежней жизни, мои джигиты сразу же захватят город.
— Как вы это сделаете? — спросил Аллакули-хан.
— Рано утром персы начнут выгонять на пастбища скот, откроют ворота, и мы ворвемся в город.
— Это рискованно, — усомнился хан. — В Боджнурда десять тысяч человек, вам с ними не справиться.
— Маградит, один чабан справляется с отарой овец!
Хан улыбнулся, но тут над его ухом склонился Кутбеддин-ходжа и зашептал что-то тихонько. Аллакули-хан, слушая его, хмурился и кряхтел, затем велел Руз-мамеду удалиться. Когда юз-баши вышел из шатра, шейх зловеще засмеялся:
— Хан, туркмены хотят обмануть тебя. Они захватят самую дорогую добычу, а твои воины останутся ни с чем. Если говорить о привилегии, то ею должны пользоваться коренные хивинцы! Но ты, повелитель, больше всего заботишься о русских пушкарях и разбойниках-туркменах.
Шейх попал в цель, задев самолюбие стоящих возле хана хивинских биев. Сановники единодушно поддержали шейх-уль-ислама. Аллакули-хан, подумав немного, приказал взять Боджнурд приступом.
Двадцатитысячное войско, словно саранча, полезло на стены города, сваливаясь с лестниц в ров. Гремели замбуреки с холмов. Ядра свистели в воздухе, летя через стены. Русские пушкари с огромными орудиями на колесах карабкались по склону к главным воротам, чтобы прямой наводкой, единым залпом снести их. В складывающейся ситуации штурма эта была самая надежная мера. Это понимал хан, его приближенные и, конечно же, Сергей со своими пушкарями.
Склон был крут и каменист, а артиллеристы измучены походом. Им за время многодневного перехода пришлось хватить лиха через край. Сначала они мучались в барханах, когда даже могучие инеры не могли вытянуть из песка увязавшие по самые втулки колес огромные кулеврины. Артиллеристы, оголенные до пояса, грязные, потные, обессилевшие, орали на верблюдов и друг на друга. Словоречивые и надменные сановники - приятели Сергея — один за другим оставили его, как только Аллакули-хан приказал «разукрасить» пушкарям спину плетьми. Рахимкули-торе иногда подъезжал к ним, но явно не из дружеских привязанностей, а чтобы подбодрить их. Иногда он заставлял своих сарбазов помочь пушкарям. Дух в роте Сергея был явно подорван. Русские рабы никак не могли почувствовать на себе армейскую доблесть — уж слишком откровенно пренебрежительно относились к ним хивинцы. А после того, как выпороли Егора,
