— Ты еще не приглядывался ни к кому, — слабо возражал Рузмамед,— На белом свете много красоты, и вся заключена в женщинах. Красота же стоит дорого, не так ли?
— Говори понятнее, отец.
— Я хотел получить за Кумыш хороший калым. Мы сидим без хлеба. Когда ты угощался у Сатлык-хана на Челекене, мы тут обходились жареным кунжутом.
— Отец, близок тот день, когда и в наши кибитки придет достаток. Я же тебе рассказывал о замыслах русских. Если пойдут караваны ак-падишаха в Хиву, мы будем первыми караван-баши, а потом посмотрим.
— Ладно, Аташ, — согласился Рузмамед. — Я распоряжусь, чтобы начинали готовиться к тою.
Через несколько дней Кумыш увезли в Ашак к женщинам, и те начали готовить ее к свадьбе. Мужчины вместе с Рузмамедом обговаривали свои обязанности. Нужен был мусаиб — распорядитель свадебного тоя, и Рузмамед предложил:
— Хорошо бы Кара-келя отыскать. Он мой старый друг.
Никто из ашакцев не знал, что Кара-кель вновь переметнулся к хивинскому хану. Не знал об этом и Ата мурад, не бывший дома целый год.
— Отец, я сам поеду в Газават и приглашу его! — вызвался Атамурад.
Сборы были недолгими. Захватил с собой сердар полсотни ашакских джигитов, всегда легких на подъем. Собрались они у кибитки Рузмамеда, благословил их сердар в дорогу, и залылили их кони по долине Узбоя в сторону Куня-Ургенча. В город приехали на другой день под вечер. Удивился Атамурад, сколько туркменских кибиток появилось на северной окраине. Вроде бы совсем недавно, всего год назад, бежали отсюда иомуды, а вот опять здесь. И никаких тревог у них нет, никакой опасности ниоткуда не ждут. Всюду дымят тамдыры, женщины доят верблюдиц, мужчины и дети — на огородах. Джугара, клевер кругом зеленеют. Атамурада узнали сразу. Понеслись приветствия:
— Салам алейкум, сердар!
— Салам, Атамурад, значит, и ты решил вернуться к старому очагу!
Заглянул Атамурад в свой двор. Пусто в нем бея кибиток. Под навесом на айване воробьи пируют, размножилась без хозяев целая стая. Увидев въезжающих во двор джигитов, разлетелись прочь. Развели джигиты огонь в тамдыре, позвали соседских женщин — те испекли чуреки, вскипятили чай. Поужинали, заночевала ашакцы, и утром двинулись дальше. На землях Ильялы и Ташауза тоже увидели туркменские юрты. И опять приветствовали Атамурада переселенцы:
— Слава Аллаху, Атамурад, значит и ты вернулся!
— С тобой спокойнее будет, Атамурад-сердар!
— А земли тут у нас жирные, грех такие бросать!
После ночевок в Ильялы и Ташаузе Атамурад наконец-то добрался до Газавата и остановился возле подворья Кара-келя. Не узнал Атамурад старого двора, когда-то заставленного четырьмя драными юртами, да еще помнились ему черные сожженные скелеты домов, агила и каюков. Теперь на этом месте был не двор, а крепость, построенная на хивинский лад. Да и самого Кара-келя слуги называли бием, что нимало удивило Атамурада. Не сразу он въехал во двор, пришлось ждать, пока пришло разрешение впустить гостя. И впустили во двор только одного Атамурада, а джигитам велели остаться на дороге. Кара-кель встретил Атамурада на верхнем айване. Стоял подбоченясь, а другой рукой опирался на голубую резную колонну.
— Заходи, заходи, сердар! — высокомерно пригласил он старого друга и, повернувшись к стоявшим за его спиной слугам, улыбнулся: — Приспичило наконец-то и бедному Атамураду... Сам приехал.
Атамурад поднялся, поздоровался с Кара-келем и его людьми, понимая, что это его верные слуги и помощники: «Пасутся возле него, как жалкие шакалы около льва. Самого же льва распирает от власти и гордыни. Встретил так, словно милостыню вниз с айвана бросил. Ну, ничего, посмотрим, что будет дальше!»
— Значит, и ты с нами? — спросил Кара-кель.— Похоже, твои куня-ургенчцы поведали тебе о милостивом и мудром решении нового хана, и ты поспешил ко мне, чтобы не упустить самый жирный кусок!
— Пока что не пойму, о чем говоришь, — отозвался Атамурад. — Меня долго не было в Хорезме, ездил на Челекен к русским. Вот вернулся и решил навестить тебя, посмотреть, хорошо ли живешь. Не съел ли тебя новый хивинский маградит?
— Значит, правду говорили люди, что ты к русским уехал,— с сожалением произнес Кара-кель. — Ну что же, тем приятнее тебе будет узнать радостную весть, Сеид-Мухаммед-хан, как только сел на трон, сразу пошел на уступки туркменам. Сначала, конечно, хотел взять нас силой: прислал главного диванбеги Рамакаюз-баши. Тот говорит: «Пусть туркмены вернут все награбленное!» Наши аксакалы в ответ ему: «Нет на свете страны без воров и разбойников. За отдельных гнусных людей мы отвечать не можем!» Уехал Рамак ни с чем, а теперь сам хан согласился с нами, сказал: «Можете награбленное не возвращать, но чтобы впредь не было между хивинцами и туркменами распрей, — переселяйтесь поближе к Хиве. Даю вам лучшие земли по Хазараспской дороге, на Беш-арыке. Будете жить там и служить у меня самыми почетными воинами-мех ремами, никаких налогов с вас брать не буду». Вот так, Атамурад-сердар... Мы добились того, что хотели. Ты боялся, что Хива сделает нас рабами, но, как видишь, за нами остается полная свобода. Соглашайся, Аташ, поскорее на переселение, а то будет поздно!
Атамурад съежился от такой вести. «Это не только хитрость хана, но и коварство — заманить туркмен и окончательно закабалить их. Ханы и сердары, конечно, будут мехремами, а простой народ станет ишачить на полях и во дворах богатых хивинцев!» И он сказал с сожалением:
— Кара-кель, это еще одна, самая страшная твоя ошибка! Она ведет к тому, что ты вместе с хивинским ханом будешь пить кровь собственного народа! Пока не поздно, одумайся! Сбрось с себя хивинскую одежду и верни хану титул бия, который он тебе дал! Давай соединим наших людей и захватим Хиву! Мы образуем общину, и управлять Хорезмом будет совет старейшин — маслахат!
— Ты заблуждаешься, как ягненок, Аташ! — возму тился Кара-кель. — Я же знаю, что ты был у русского генерала и он свернул тебе мозги набок. Ты хочешь угодить России и тянешь за собой всех нас! Но ты предаешь не только своих туркмен... Ты предаешь всех мусульман. Ты же знаешь, что эмир Бухары, хан Ко канда и все ахуны и ишаны объявили русским священную войну — газават!... Кто посмеет пойти против ислама, а тем более будет помогать в войне белому царю, того ждет на этом свете страшная смерть, а на том он будет корчиться в геенне огненной... Это ты понимаешь?! Поезжай, Атамурад-хан, в Куня-Ургенч да поторопи своих соплеменников поскорее становиться под знамена ислама! У меня больше нечего тебе сказать... Аминь... — Кара-кель провел ладонями по бороде, дав понять, что разговор окончен.
— Ладно, Кара-ага, мы подумаем, — пообещал Атамурад и распрощался с хозяином дома.
Вскочив снова в седло, Атамурад уже не мог спокойно ехать, его подгоняла отчаянная мысль: «Только бы не опоздать! Только бы успеть собрать всех: тогда посмотрим — кто кого?!»
Останавливаясь в каждом туркменском селении на час-два, Атамурад оповещал всех: «Люди, не поддавайтесь обману! Кара-кель назвался бием, чтобы всех вас сделать рабами хивинского хана!..»
XI
Вновь затревожились сыны песков: джигиты схватились за сабли, готовили коней к выезду; старики- аксакалы сходились, ведя долгие толки. Свадебный той, однако, был назначен, и состоялся он в намеченный день по строго заведенному обычаю. Ранним утром собралось на Ашаке множество народу. Съехались с ближайших кошей и с отдаленных мест иомуды. Задымили у кибиток тамдыры, разнося ароматный запах чурека, заку рился пар над котлами с пловом. Пока готовилось угощение, все смотрели на степь, в сторону соседнего селения, откуда должны привезти невесту. Шли суды-пересуды — кто она, откуда, неужто та самая девчонка, которую еще Аманнияз привез из Мерва? Если так, то эту рабыню Атамурад мог бы сделать своей женой без почестей. Женился бы сначала на какой-нибудь знатной туркменке из соседнего рода... Пока судили и рядили, вдали над пустыней поднялось облако пыли, и вот ринулся туда народ и понеслись крики:
