достигли берега и бросили дрек (Дрек — небольшой якорь) в тридцати саженях от песчаных дюн — дворец и вовсе растаял, скрылся где-то за дюнами. По колено в воде, перенесли одежду и ружья, остановились на мокром песке. Николай Николаевич тотчас взошел на бархан и увидел всхолмленную пустыню, по которой вольно разгуливал горячий ветер. И где-то далеко, у самого горизонта, опять маячили искаженные маревом стены и башни дворца.
Николай Николаевич только теперь догадался, как жестоко посмеялась над ними природа. О существовании миражей, конечно же, он знал. Но ему и в голову не пришло, не подумал он об этом, когда смотрел с борта корабля на сказочные зубчатые стены и минареты...
Реальность обжигала лицо, руки и ударяла раскаленным воздухом в нос. Глаза слезились от нестерпимого зноя. Решено было двинуться берегом на поиски жилья и туркменских киржимов, которые, по предположению Муратова, должны быть где-то здесь, в небольшом заливе. Возле баркаса остался Юрьев с моряками, остальные двинулись по берегу, то и дело поднимаясь на барханы и обозревая все вокруг, в надежде увидеть хоть какие-то признаки людского пребывания в этом диком краю. Было три часа пополудни и пятнадцать верст, оставленных за спиной, когда Муравьев остановил казаков, чтобы вернуться назад. Муратов испросил для себя разрешения следовать дальше: он надеялся, что вот-вот появится большой бугор, за ним устье реки, в два длинных ряда кибитки и в заливе — киржимы. Муравьев разрешил ему взять с собой двух казаков, с остальными двинулся назад, к месту высадки.
К шести вечера усталые, просоленные потом, с потрескавшимися от жажды губами, путники прибрели к баркасу. Лейтенант Юрьев с моряками тоже намучился под открытым солнцем. Вверху по барханам росли кусты тамариска, но они вовсе не спасали от жары. Моряки почти выпили взятую с собой воду и теперь, встретив Муравьева с казаками, были рады, что сегодняшняя вылазка, слава богу, закончена: сейчас они возвратятся на корвет.
С моря продолжал дуть ветер, час от часу крепчая. Юрь-ев забеспокоился, как бы не разыгрался шторм и стал торопить всех побыстрее садиться в баркас. Опять погрузили ружья, лопаты, сели сами и налегли на весла. Волна шла вкось, ударяя в борт. Приходилось ставить судно против волны и плыть на север, а потом опять брать курс к корвету. За час отчаянной борьбы проплыли всего с полверсты. Вскоре волны стали захлестывать баркас, поднимался ураган. Муравьев увидел, как забеспокоился лейтенант Юрьев. Подождав немного, он сказал Николаю Николаевичу, что, пожалуй, будет лучше, если они возвратятся назад, на берег. До этого Муравьев не испытывал страха, потому что целиком доверялся Юрьеву. Но сейчас и он ощутил, что им угрожает опасность, и быстро согласился с лейтенантом.
Ночевать пришлось прямо на берегу. С баркаса сняли на берег оба фальконета, коронаду оставили в судне. Прежде чем лечь спать, Муравьев выставил посты: вооруженных казаков. Они ходили по барханам, охраняя отдых других. Над берегом носилась песчаная буря, песок набивался в нос и уши, не давал уснуть. В свисте пустынного ветра прогремел выстрел и все вскочили на ноги, хватаясь за ружья. Скоро, однако, выяснилось, что это вернулся армянин-переводчик с двумя казаками. Они были утомлены до крайности. Муравьев отдал последнюю воду из своей баклаги Ивану Петровичу. Только после того, как прополоскал горло, армянин стал говорить:
— Ошибка, Николай Николаевич, — хрипел он. — Это не то место, где я был в тринадцатом. Если это Белый Бугор, то я был на Серебряном. Видимо, существуют два бугра...
Утром, после бешеной ночи, доели последние сухари и допили воду, которой оставалось по два глотка на брата. В полдень опять взяла свое жара. Солнце пекло нещадно, и люди то и дело пытались утолить жажду морской водой. От этого им еще больше хотелось пить. Положение создалось отчаянное. Ветер был не менее шести баллов. Волны сильным крупным росчерком налетали на берег и, шипя, как змеи, отходили назад. Стоявший на якоре в десяти саженях от берега баркас бросало из стороны в сторону, как поплавок. Неожиданный треск в баркасе привлек внимание Муравьева. Все, кто стоял у берега, тоже посмотрели на раскачивающееся судно и поняли: каронада! Не раздумывая, моряки и казаки бросились в волны, взялись за руки и пошли к баркасу. Туда же поспешили оба офицера. Каронада, перекатываясь с борта на борт, уже разбила одно сиденье и долбила стволом обшивку баркаса. Два моряка, рискуя поплатиться жизнью, ибо пушка могла сбить с ног и раздавить, вскочили в баркас и тщетно старались закрепить орудие. Муравьев понял, что это им вряд ли удастся, и крикнул:
— Бросай за борт! Пушку к чертовой матери, за борт!
— Бросай, кому говорят! — еще увереннее и громче заорал лейтенант Юрьев.
В баркас залезли еще двое. Вчетвером, казаки, стоя по бокам, выбирали момент, чтобы помочь каронаде вылететь за борт. Они подгадали этот момент. Когда баркас сильно накренился на нос, все четверо бросились вперед, и вытолкнули пушку в воду. Другие моряки нащупали веревку с якорем, подняли его и потащили судно на сушу. Было очень мелко. Пришлось подключиться в работу всем остальным. Баркас подняли на плечи и вытащили на берег.
Дышали трудно. Как выброшенные из воды рыбы. И не было ни капли, чтобы смочить потрескавшиеся губы. Еще с вечера Муравьев в трех местах выкопал колодцы. Достиг воды, но она была горько-соленой, такой же, как в море. Теперь оставалось одно: двинуться в глубь материка, где поблескивали синие пятна озер. Муравьев не сомневался, что это опять мираж, и все-таки ему хотелось проверить: вдруг вода.
Он взял с собой несколько казаков, и, спустившись с бархана, они побрели на восток. Разочарование пришло быстрее, чем предполагал Муравьев. Не прошли и полверсты, как наткнулись на зыбкую равнину. Это был взмокший и разбухший от последнего дождя такыр. Пришлось вернуться назад.
Некоторые казаки уже не терпели зноя, сбрасывали с себя одежду, сосали прутики тамариска, выкапывали коренья и разжевывали их. Муравьев пошел на эксперимент. Он набрал в ведро морской воды, затем приказал казакам, чтобы разожгли костер. Когда огонь вспыхнул и разгорелся, Николай Николаевич бросил в пламя два пушечных ядра, заранее высыпав оттуда взрывчатку. Когда ядра накалились чуть ли не до красна, казаки подхватили ядра лопатами и бросили в ведро с водой. Вода в ведре закипела.
— Попробуем выпарить соль, — объяснил Муравьев...
Минут через десять он взял у казака ложку, зачерпнул воду из ведра, взял в рот и с отвращением выплюнул.
В отчаянии Николай Николаевич кусал губы и не находил выхода. Он опять решил экспериментировать. На этот раз в ведро с морской водой были брошены ракушки. Николай Николаевич решил, что ракушки состоят из известняка и впитают в себя соль. И опять он хлебнул казацкой ложкой противно-горькую жижицу-
Они лежали в бессилии на песке у моря и думали о спасении жизни. Корвет стоял в верстах семи от берега, его даже не было видно. Если разжечь костер, то все равно его не заметят среди бела дня. Впрочем костер они уже разжигали, когда раскаляли пушечные ядра.
— Пальнем из фальконетов, может услышат? — предложил лейтенант.
Муравьев согласился.
Грянули двадцать выстрелов, поочередно, один за другим. Но разве можно было их услышать, когда свистел пронзительно ветер и ухали тяжелее пушечного грома волны.
— Я сяду в баркас, возьму с собой шестерых гребцоз, и, может быть, пробьюсь к кораблю. Всемером мы справимся с волнами, — сурово вымолвил Юрьев.
— Позвольте знать, сударь, почему вы?! — жестко отозвался Муравьев и подумал: «Это начинается борьба за жизнь, так начинается она». Он подошел к Юрьеву и, глядя прямо в глаза, еще раз спросил: — Почему именно вы, господин лейтенант? Старший здесь я, следовательно, я и принимаю все решения. — Ох, как хотелось ему сесть самому в баркас и оказаться на корвете! Но только от этого желания, у Него закипал в сердце мучительный стыд за свою слабость, за свое человеческое достоинство. — Вы не поплывете, господин лейтенант, — с остервенением выговорил Муравьев. — Вы останетесь здесь, со мной, а на корвет мы пошлем унтера с шестью матросами. Дробычев! — позвал он унтер-офицера и приказал стаскивать баркас на воду и плыть на корвет.
Судно тотчас было брошено в волны. Семеро запрыгнули в баркас, и он пошел враскачку в пенных ревущих бурунах в открытое море. Муравьев с унтером отослал записку Пономареву, в которой сообщал о бедственном положении команды и о том, что, если ураган не перестанет до захода солнца, он с командой двинется на юг, вдоль берега, в сторону Астрабадских гор...
В полдень с корвета прибыли два баркаса. Страдающих от жажды людей напоили, накормили и
