когда увидели девушку. Она предстала перед аламанщиками с растрепанными волосами, в ночной рубашке из белого шелка. Девушка так напоминала сказочную пери, что Смельчак выразил недоумение:
— Уж не Ак-памык ли она?
— Погоди, Смельчак, не реви ослом, — обозлился Кеймир. — Не видишь, как бледна пери! Может, она и не жива уже, задохнулась, — Батрак склонился над ней, приложил к груди руку и, ощутив теплый бугорок девичьей груди, сразу разогнулся. Лицо его залилось румянцем. — Ды-шит, — сказал он и позвал: — Ханым! Эй, ханым!..
Девушка открыла глаза, увидела над собой четырех мужчин и снова испуганно смежила веки. Парни засмеялись.
— Не бойся, ханым... Самое страшное осталось позади, — сказал Кеймир. — Впереди тебя ждет золотой дворец хана, серебряные фонтаны и райские птицы с бриллиантовыми перьями...
Парни дружно захохотали. Все знали, как «богато» живет батрак. А Кеймир насупился и сказал:
— Я правду ей говорю... Врать не буду... Приплывем на место, доберусь до своего острова и там дождусь каравана в Хиву. Отвезу эту пери хивинскому хану. От такой красоты он не откажется. Продам пери ему, а на вырученные деньги и подарки выкуплю свою..,.
— Ух, Кеймир! — изумился Смельчак. — Ты, оказывается, и впрямь не шутишь. То, что говоришь — можно сделать... Только я на твоем месте ни за какие деньги эту красавицу не продал бы. Напои ее водой, батрак, видишь как спеклись у нее губы. Перепугалась, бедняжка...
Кеймир набрал в пиалу воды из кувшина, приподнял голову девушки с ковра и стал поить. Напившись, она села и тотчас отодвинулась: прислонилась спиной к борту. В глазах у нее все еще стоял страх. Кеймир спросил по-персидски?
— Как тебя звать, ханым?
— Лейла, — ответила она и на лице ее вспыхнул румянец. Девушка обрадовалась, услышав родную речь.
— Ты дочь Гамза-хана?
— Да.
— Аллах милостив, — выразил свое удовольствие батрак и успокоил девушку: — Мы туркмены... Мы женщин не убиваем. У нас в обычае такого нет. Если женщина не оказывает сопротивления и повинуется во всем, она достойна быть хозяйкой в доме. А тебе и вовсе нечего бояться. Тебя я отвезу в Хиву, к хану...
Лейла прикусила беленькими ровными зубками губу. Из ее больших оленьих глаз потекли крупные слезы. Батрак вздрогнул и отвернулся. Впервые он обидел девушку.
На душе у батрака стало тоскливо. Больше он с нею не разговаривал...
Парни развязали узелки с едой, расстелили платок поверх ковров и стали завтракать. Лейле тоже дали кусок чурека и жареной баранины. Девушка неохотно взяла. Есть стала, боясь обидеть аламанщиков...
После сытной еды Кеймир со своими друзьями стоял у борта и перекликался с джигитами, плывущими на других киржимах. Он попросил у сердара Махтум-Кули-хана соринку терьяка. Тот бросил ему с борта, закатав мискаль в мякиш чурека. Парни раскурили чилим и впали в счастливое блаженство. Только стоявший у руля, кормчий, трезво смотрел вперед и на берег. Кончались астрабадские леса и хребты гор. По берегу тянулась равнина, пересеченная буграми. Приближались к Кумыш-тепе. Махтум-Кули-хан, во избежание стычки с гургенцами, приказал в Кумыш-тепе не останавливаться.
Киржимы, подгоняемые попутным ветром, быстро неслись вдоль отмели. На подходе к Кумыш-тепе парусники круто повернули в море: теперь их с берега не было видно.
Смельчак, искусный дутарист, в блаженном состоянии принялся напевать песню за песней. Кеймир слушал и смотрел на свою пленницу. В груди пальвана теснились то тоска, то неосознанная радость..
Лейла, пережившая душевное потрясение и смирившаяся со своей участью, откинув голову, спала крепким сном. Волны, взлетая над бортом, забрасывали в киржим холодные брызги. Капельки горько- соленого моря падали на лицо девушки, но она ничего не чувствовала...
ОТЧАЯНИЕ
На Челекен Кеймир вернулся после того, как побывал в Гасан-Кули, купил для своей пленницы кетени и чувяки. Едва слез с киржима, пошел с персиянкой мимо кибиток Булат-хана. Все женщины повыскакивали наружу — взглянуть на рейятку. Не успел Кеймир скрыться в своей кибитке, матери не успел показать пленницу, — эдже не было дома, сушняк для тамдыра собирала, — а люди уже у входа судачили: выбрал батрак себе жену! По дешевке нашел. Калыма не латил. Одни хвалили ее за красоту, другие ругались: не было, мол, на Челекене кулов (Кул — родившийся в семье туркмена и персиянки) — теперь разведутся. Кеймир по натуре джигит простой — вышел к людям, стал объяснять — зачем он персиянку привез. Заговорил о гареме Хивинского хана, о выручке. Развеселил женщин кочевья. Несколько дней только и судачили о пленнице.
А в кибитке Булата убивалась в ревности Тувак. Выплакалась до последней слезинки, все подушки отсырели: не могла смириться гордая девушка, что Кеймир предпочел ей другую. Сколько ни старалась Нязик-эдже разубедить Тувак, что не женой ее пальван к себе в кибитку ввел, а добычей на хивинский базар, — девушка и слушать не хотела. Пробовал и сам батрак встретиться с Тувак, поговорить, но девушка пряталась от него: так велика была ее обида.
Вскоре вернулся с Красной косы Булат-хан. Проводил караван с русским офицером в Хиву и вернулся. Кият-ага на Челекен заезжать не стал. Предупредил Булат-хана, чтобы ждал гостей — приедут сватами. Наказал Кият, чтобы челекенский хан место для жилья подыскал. К зиме Кият обещал поселиться на острове, да заняться торговлей. Расписал челекенцу, какую выгоду и богатство может принести торговля с русскими. Пообещал хану: будешь, Булат, вторым человеком на острове. Только надо той поскорее справить.
По приезде Булат-хан позвал к себе Нязик. Стал спрашивать: какие новости на острове, не случилось ли какой беды без него. Нязик, всхлипывая, начала объяснять:
— Беда, мой хан... Дочь твоя извелась, вся высохла — веточкой селина стала. Плачет днем и ночью...
— Кто же ее обидел? — встревоженно спросил хан.
— Кеймир обидел... В набег ходили — рейятку привез...
— Рейятку говоришь? — обрадовался Булат. — Так, так... Ну, рассказывай, рассказывай — какая она, благословил ли их мулла Каиб?
— Ай, что ты говоришь, мой хан! — всплеснула руками Нязик. — Какое там благословение! Кеймир и не думает с ней жить. В Хиву увезти хочет, во дворец хана. А Тувак плачет, не верит таким слухам.
— Вон, оказывается, какие тут дела, — насторожился Булат и спросил: — И ты, Нязик-бай, значит, разубеждаешь дочь. Обещаешь, что выдадим ее за батрака. Так? — Так, мой хан! — воскликнула Нязик. — Именно так!
— Нет, не бывать такому! — взревел Булат-хан. — Ту-вак будет женой Кията! Понятно я сказал?
Нязик-эдже хотела было что-то ответить, но услышав такое, — замолчала и долго сидела с открытым ртом. Не ожидала она такого удара. Наконец, придя в себя, выговорила удрученно, подавленно:
— Старый он, Кият-то... Что он будет делать с ней? Бедняжка...
— Не нам об этом гадать,— заворчал Булат. — Не твоего ума дело — определять: стар или молод. У тебя теперь другая забота. Иди, скажи Тувак такие слова, чтобы болезнь ее как рукой сняло... Иди, Нязик...
Старшая жена хана в этот день долго бродила по острову. Делала вид, что приглядывает, как женщины гребенчук рубят, а сама думала, думала, что же сказать Тувак. Счастья, только счастья она желала девушке. И не поворачивался язык у нее сказать слова черные. Уж лучше пусть другие скажут, — решила она и подошла к женщинам:
— Ох, горе мне, горе... Мы-то с ханом так надеялись на него, на Кеймира. Думал хан его своим
