остановился у входа. Хан сказал ему:
— Ну, теперь, если ты истинный туркмен, скажи, кого привез к нам и по каким делам?
— Лезгина, хан мой...
— Вон ты как... лезгина, значит! Ну-ка обыщите его как следует!
Двое йигитов бросились к сейису, начали ощупывать одежду. Третий сорвал с его головы тельпек и тотчас из подкладки вынул сложенные листки бумаги.
— Вот, мой хан, я говорил же — это лазутчики! Хан взял листки, развернул их и велел позвать писца. Вскоре тот вошел в юрту и прочитал вслух:
«Главнокомандующий в Грузии, на Кавказской линии и в Астрахани, повелевающий народами, обитающими от берегов Черного до Каспийского морей, и главноначальствующий во многих областях, провинциях и ханствах здешнего края, дружелюбно приветствую вас, знаменитые и высокопочтенные старшины славного храбростью и добродушием туркменского народа, желаю долголетнего здоровья И никогда нерушимого благоденствия...»
Ханский грамотей прочитал все письмо от начала до конца. И в то время, как сейис готовился к своей смертной минуте, Алты-хан удовлетворенно вздохнул, а все остальные восторженно заговорили:
— От самого главнокомандующего...
— От Ярмол-паши...
— И нашего хана касается... Алты-хан крикнул на всю юрту:
— А ну-ка, тише, йигиты! — И спросил сейиса: — Яшули, где ты взял это письмо? Говори, иначе всажу в тебя этот заряд. — Хан вытащил из-за кушака пистолет и наставил его на сейиса. У гостя задрожали колени, и он принялся рассказывать, что лезгин-бек — это русский толмач Иван Муратов, а приехал он с Киятом и привез это письмо от самого главнокомандующего; письмо много раз переписали и всем роздали, чтобы прочитать его среди туркмен...
— Вот это похоже на правду, — удовлетворенно сказал Алты-хан, засовывая пистолет под кушак. — Только сомневаюсь я, чтобы он был Муратовым. Тот прошлым летом в наших краях бывал, кое-кто его видел. По рассказам, он не такой. Ну-ка, кто там, приведите сюда его..
Вскоре перед ханом предстал и Муратов. Его пригласили сесть, подали под локоть подушку, протянули пиалу с чаем и поставили чашу со сладостями. Алты-хан тотчас объявил, что знает его истинное имя, и Муратову ничего не оставалось делать, как сознаться: приехал он выбрать генералу Ермолову двух самых лучших скакунов, а скрыл свое имя потому, что всюду рыскают каджарские разъезды. Персы знают Муратова еще с прошлой войны, когда он приезжал в лагерь к туркменам и возил к генералу Ртищеву в Гюлистан туркменских послов. За его голову они могли бы осыпать любого золотом. Но если хан захочет выдать Муратова, то вот он — в его руках.
Алты-хан призадумался, но не о том: выдавать ли русского каджарам или не надо. Другие мысли забродили в его голове. Не мог никак увериться, что действительно перед ним Муратов, а не кто-нибудь другой.
Необычных гостей хан велел переселить поближе к своей кибитке и тотчас послал а Кызгыран людей за Аминек-баем, у которого прошлым летом гостил Муратов.
Три дня гостей никто не тревожил. Обращались с ними лучше, чем с родственниками: кормили бараньим мясом и горячим чуреком, поили чалом и крутым зеленым чаем. Сейису наполнили наскяды табаком. Старик был доволен, но время от времени его мучили сомнения — как бы не переменилось настроение хана.
На четвертый день возле белой юрты остановилась группа всадников: это приехал со своими Аманек-бай. Хан встретил его приветливо, пригласил за сачак и послал за гостем. С напряжением ждал Алты-хан прихода «урусо». И вот килим отошел в сторону, и перед всеми предстал толмач.
— Вах-хов! — вскрикнул обрадованно Аманек-бай, вскакивая с ковра. — Ты как сюда попал, Иван- ага! Опять за коврами тебя твой Ярмол-паша послал? — Аманек-бай и Муратов обнялись, хлопая друг друга по плечам, и рядом сели у сачака. Хан окончательно уверился, что письмо действительно Ярмол-паши, а Муратов — тот самый, о котором он немало наслышан.
Теперь, сидя за чашей с шурпой, хан слушал, о чем говорят Аманек-бай с толмачом, и выбирал время узнать: на каких же условиях Ярмол-паша думает заводить торговлю с туркменами. Выждав момент, он спросил:
— Иван-ага, скажи мне, как будет вестись торговля? В письме хорошо сказано, только я, по неопытности, многое не понял. Объясни-ка нам.
Муратов вытер губы платком, сказал с удовлетворением:
— Да ведь проще простого, Алты-хан. Русские будут брать у туркмен нефть, соль, рыбу, ковры, коней, а взамен повезут хлеб, сахар, сукна, домашнюю утварь — казаны, посуду разную. Да мало ли что! В России всего полно. Что попросите — то и привезем!
— Понятно, Иван-ага, — степенно отозвался хан, — А теперь скажи, где торги будут?
— Поначалу думаем сосредоточить всю торговлю на Челекене и в Гасан-Кули. Человека одного из ваших влиятельных туркмен главным сделаем при фактории. Ты его, небось, знаешь: Киятом зовут. Вот и в письме Ярмол-паши его имя указано...
— Да, да, знаю, — закивал Алты-хан. — Умная у него башка, если к самому Ярмол-паше путь нашел... Но и мы не хуже... — Хан засмеялся, а Муратов подзадорил:
— Дай-то бог, чтобы и ты был таким же, как Кият-ага!
После этого заговорили о другом: о прошлых войнах, о стычках с каджарами, о свадьбах... Поздно ночью разошлись по кибиткам, довольные встречей и угощением.
Утром Муратов проснулся от тревожного конского ржания. Разбудил сейиса. Выглянув из кибитки, они увидели нескольких туркмен и ханского коня. Двое держали его под уздцы, четверо шли по бокам, а позади еще шестеро йигитов вели другого, серого скакуна.
«Неужто продаст?!» — озарила Муратова радостная догадка, и он трижды перекрестился.
Сейис тоже понял, что Алты-хан решил продать своего Кара-Куша, и подбодрил толмача:
— Приготовь деньги, Иван-ага, Сколько спросит хан, столько и отдай. Этому коню цены нет. Ничего не жалей...
— Да уж все отдам, что со мной,— отозвался дрожащим голосом Муратов и вынул из бокового кармана кошель с золотом...
Туркмены между тем остановились против кибитки. Вскоре подошел сам Алты-хан и окликнул гостей.
Толмач, а за ним сейис, вышли, жадно оглядывая скакуна, который бил копытом и позванивал серебром уздечки. Другой конь — серый — вскидывал голову и гневно косил кровавыми зрачками. Кони стояли по колено в траве. За ними простиралась широкая зеленая долина, по бокам которой тянулись светло-синие горы. Муратов успел подумать: «Как все тут похоже на сказку. И кони, и горы, и эти щедрые люди...»
— Ну, Иван-ага, принимай моего Кара-Куша! — тяжело выдавил из себя хан, держась пятерней за горло: видно, его давила боль расставания со своим любимцем.
— Назови цену, Алты-хан! — дерзко выкрикнул Муратов. — Я не пожалею ничего. Вот все тут... — Он шагнул к хану, протянул кошель с золотом, но вдруг встретился с осуждающим взглядом и отпрянул. Хан сердито сказал:
— Нет цены моему ахалтекинцу! Если б ты собрал все сокровища Кавказа и привез мне за коня, я все равно бы его не отдал. Понял?! — еще более сердито спросил он.
— Понял, Алты-хан...
— Нет, не понял! — грубо возразил хан. — Если б понял, не говорил бы мне о деньгах и не спрашивал цену! Нет ему цены! Его цена — моя дружба к урусам, мое благоволение к твоему командующему, Ярмол-паше. Отвезешь ему моего коня, и скажешь — это тебе подарок от гоклена Алты-хана. Подойди теперь сюда...
Муратов подошел. Хан взял его за руку, подвел к скакун} и вложил в руку уздечку.
Поглядывая через плечо на скакуна, толмач кое-как освоился с происходящим и опять вынул кошель.
— Ну так за второго, за серого, хоть возьмите деньги. Неужели и он золота не стоит?..
