— Нет, Иван-ага, — чуть тише произнес Алты-хан.— Дружбу туркмены ни золотом, ни серебром не измеряют.
Дружба должна быть чиста, как горный родник, как синее небо...
— Да вы что! — не стерпев, выкрикнул Муратов, - Нет, нет, я не могу уехать, не отблагодарив вас...
Туркмены засмеялись, начали подшучивать над толмачом, и он сунул кошель в карман.
Через некоторое время Муратов и сейис на верблюдах, а йигиты на конях, держа в поводу двух жеребцов, выехали из кочевья. Пока добирались, до первого ночлега, Муратов несколько раз предлагал взять за коней золото, но провожатые не согласились.
После ночевки, когда поехали берегом Атрека, толмач пошел на хитрость, заранее обговорив все с сейисом. Он протянул кошель с золотом сейису и сказал так, чтобы все слышали:
— Алты-хан прав: дружба не может иметь цену, но помощь имеет. Я отдаю это золото моему проводнику-сейису.
Старик с благодарностью взял золото, взвесил на руке и, поглядывая на йигитов, сказал с улыбкой:
— Но разве вы не помощники? Вы провожаете нас до самого моря, чтобы по дороге не напали на нас каджары да не отобрали коней. Я отдаю вам половину моего богатства, йигиты...
Так закончилась поездка Муратова к гокленам.
Вечером они достигли Каспия, разожгли костры, и спустя час к берегу причалили три баркаса. На двух повезли коней, в третий сели сейис и Муратов.
На шкоуте их давно и с нетерпением поджидали Як-ши-Мамед и командир шкоута Остолопов. Полюбовавшись скакунами и привязав их в заранее приготовленных стойлах, лейтенант дал команду идти к Челекену, чтобы взять Кията и плыть дальше — к кавказскому берегу.
ПОД ЭГИДОЙ ШАХА
Осенью по побережью и вдоль рек Атрека и Гургена разъезжались шахские глашатаи, объявляя условия набора в войско. Шах обещал каждому, кто встанет под знамя Льва и Солнца, коня, оружие и добычу, взятую в бою. Но еще больше было толков о Джадукяре. Не успел астрабадский хаким привезти его в Тавриз, как приехали туркмены из Туркманчая и наведались во дворец Аббаса-Мирзы. Принц принял богатые подарки, выслушал послов и обвинил своего брата, астрабадского хакима Мехти-Кули-хана, в недобром. Дескать, шел Джадукяр в Астрабад с чистыми помыслами и целое войско за собой в плен вел, а Мехти стал стрелять из пушек. Джадукяра принц освободил и сделал своим приближенным, а Мехти-Кули- хан умчался в Тегеран — жаловаться шаху. Теперь Джадукяр вместе с Гамза-ханом, по велению принца, решил поднять против турок все восточное побережье Каспия.
Конь, оружие, добыча — многие клюнули на шахскую приманку. В Астрабад отовсюду стекались легковерные полуголодные кочевники. Тут же формировались сотни и уходили в глубь Персии.
Однако не все вняли призыву персиян. Не отозвались сумбарские гоклены, гасанкулийские, челекенские иомуды. Каджары заранее знали, что с этими нелегко будет найти общий язык. «Звонкими посулами их не купишь». В один из дней к Челекену потянулись арбы, груженные пшеницей, тканями и домашней утварью. Повезли муку и сахар.
Вербовщики ехали в седлах, а впереди неслась весты «Караван шахской жены был задержан на турецкой границе и подвергнут оскорблениям. Правоверные, подымайтесь все, как один, чтобы проучить кичливого султана Махмуда! Да сгинет в преисподнюю обидчик, поправший честь солнцеликого, запятнавший зеленое знамя пророка!»
Останавливались в каждом кочевье. Но не находили нигде ни души. Некоторые поселения после нашествия Кутбэддина-ходжи были брошены иомудами, в других — никого не было оттого, что люди бежали, завидя каджаров. Так, не задерживаясь в Гасан-Кули, Чикишляре, Ак-Тепе, персы к вечеру подъехали к проливу, отделявшему Челекен от материка.
Распрягли коней, поставили шатры, разожгли костры на берегу. Арбы превратили в походные легкие лавки.
Увидев ночью огни, челекенцы зашевелились. Давно уже прослышали они, что Джадукяр вырядился в доспехи персидского полководца и теперь мутит прибрежные племена. Ожидали: вот-вот приедет он сюда — и ожидание оправдалось.
Сторонники Кията вместе с его семейством, выйдя ночью, смотрели вдаль на огни и ругали предателя и перебежчика. Таган-Нияз в ярости ходил по берегу, ругался, сжимая кулаки: — Не произносите подлое имя, не называйте его туркменом! Ни в одном племени не было еще человека, который смог бы служить трем повелителям. Шесть лет назад это чудовище возглавляло наши племена. Потом пять лет подряд он исполнял волю Мухамед-Рахим-хана. А теперь — слуга шахиншаха! Гореть ему в геенне огненной проклятому!
— Не приведи аллах, — вторила брату Кейик-эдже.— Как подумаю, что этот детеныш шакала ел из моей посуды, ночевал на ковре рядом е Киятом, — душа обжигается пламенем...
Стоявший рядом с матерью Кадыр-Мамед тоже плевался и предлагал:
— Надо плыть на Дарджу к Махтум-Кули-хану... Надо сказать, чтобы он напал на каджаров в отрубил колдуну голову...
— Силы не равны, племянник, — отзывался Таган-Нияз. — Нападешь, да и сам без головы останешься. Подождем малость. Придет время, и до колдуна доберемся, А сейчас главное — людей удержать, чтобы в войско к нему не шли. Только чем удержишь — ума не приложу, Был бы хлеб, рис — все бы отдал, но у меня у самого последние зерна в котле...
В тот же час такие же точно речи вел со своими домочадцами Булат-хан. Остальные островитяне, опухшие от голода, сразу же, как прослышали о наборе в войско, решили для себя: «Надо идти, только это и спасет от голодной смерти». Завидя огни, пришли они к кибитке Кеймира, вызвали его и начали упрашивать, чтобы отвез их на своем киржиме в каджарский стан,
Пальван стиснул зубы, за голову взялся, Был он удальцом, не из робкого десятка. Если б сейчас позвали его бить каджаров, раздумывать бы не стал. Но просьба отвезти к ним бедняков испугала и обозлила его.
— Эй, люди, опомнитесь! — закричал он, оглядывая толпу. — За кого воевать идете?!
— А по-твоему — умирать с голоду! — послышалось в ответ.
— У тебя-то есть чем жену, мать кормить, Привез из Кара-Су!
— Сытый голодного не поймет!
— Пощади, пальван!
— Отвези на землю, пальван!
Толпа батраков окружила Кеймира со всех сторон. Деваться некуда. Отчаявшись, он сорвал с головы тельпек, ударил им об землю и пошел в кибитку. Оттуда вынес полмешка риса, сказал:
— Вот, берите... Это все, что у меня осталось... Берите, но не толкайте меня на предательство!
Никто не прикоснулся к мешку. С минуту люди молчали, переминаясь с ноги на ногу, а потом опять зароптали, начали упрашивать.
— Пальван, разве мы предатели?!
— Не мы предаем! Ханы нас предают! Пусть расплатится Булат-хан с нами, тогда мы не пойдем к каджарам!
— Где тот хлеб, о котором говорил Кият-хан?! Словами сыт не будешь. Кият нас накормил словами, а сам теперь где-то ест с урусами лучшие куски!
— Пощади, пальван, жизни наших жен и детей на твоей совести!
Дрогнул Кеймир. Кровью облилось сердце. Скольких бедняков унесла в этот год голодная смерть. Сколько новых лоскутов прибавилось на бугорках мазара. В основном умирали старики и дети, а те, кто не сдавался, крепился кое-как, гоже одной ногой в могила стояли. Даже мужи семейств — народ сильный, — и те стали сдавать в последнее время. Уже не шли они по утрам на соляное озеро, не черпали из колодцев
