кармане трусов, в виде маленьких беленьких кубиков.
Украдкой он кладет кусок сахара в рот.
Он знает, как важно для него действие этой, сразу усваиваемой организмом пищи! Не раз уже испытал он на себе это действие. Часто для подачи, которая — чтобы стать неотразимой — требует большого расхода сил, черпал он в сахаре это моментальное, удивительное взбадривание.
«Моя подача!» — внутренне ликует Жан.
Он подходит к задней линии и, касаясь ее кончиком левой ноги, приподнимается на сведенных усилием пальцах. Левая рука подбрасывает мяч над головой, правая бьет по нему, когда он падает, как если бы, со злобной радостью, она наносила удар Рафаэлю. Одновременно движением руки справа налево Жан закручивает мяч и придает ему необычную траекторию. Мяч как бы скатывается по воздуху на землю и, касаясь ее, делает фантастический отскок.
Рафаэль — называйте его Рейнольдом, если хотите!— стоял слишком близко. Он дотрагивается до мяча лишь кончиком ракетки, отбивает его, но очень слабо. Жан принимает с лета и сильно бьет вправо. Рейнольд снова принимает. Но он выведен из равновесия. Жану остается лишь завершить.
Вторая подача. На этот раз Рейнольд приготовился. Тогда Жан срезает мяч в другую сторону, все так же с силой направляя его подальше от противника.
На трибунах вскакивают. Но Жан никого и ничего не замечает. Он безразличен ко всему, происходящему вокруг него. Он знает лишь, что надо отхлестать, сделать смешным, уничтожить человека, находящегося по другую сторону корта,— того, кто в мыслях стал для него Рафаэлем.
Рейнольд принимает третью подачу. С невероятной смелостью Жан выходит к сетке. Противник отвечает «свечкой». Жан дает мячу перелететь через себя, и, когда все уже думают, что очко проиграно, он вдруг, как это делал в детстве, выполняет смеш слева. Подрезанный мяч попадает в левый угол на стороне Рейнольда, в самое пересечение линии коридора и задней линии. Мяч для Рейнольда недосягаем.
Вот это и есть вдохновение! Жан хорошо знает, что оно снова пришло к нему. Он обладает им и уже не лишится его до самого конца. Быть может, он и проиграет еще один сет благодаря высоким качествам противника, но результат уже налицо. Он не даст себе расслабиться, он должен уничтожить Рафаэля!
Рейнольд, одну за другой, отдает три игры. Его переигрывают в темпе. Должно быть, он не ожидал этого внезапного пробуждения. Все же со всем своим мужеством, со всем своим мастерством он оказывает сопротивление. Это стреляный воробей, ему знакома вся гамма разнообразнейших ударов. Он пробует все, чтобы дать пронестись грозе, чтобы выиграть время. Вполне последовательно он полагает, что Жан бросил в дело, как и в первом сете, фейерверк уловок, но что это ненадолго. Ведь ему невдомек, что внезапно, каким-то чудом завеса, застилавшая глаза Жана, разорвалась, что теперь он видит все в каком-то сверхъестественном свете. И свет этот заставляет его находить в чертах Рейнольда невыносимую усмешку Рафаэля. Невдомек ему и что перемена, произошедшая в противнике, носит окончательный характер. Жан будет бороться до предела своих сил, своей воли. Если он и сдаст — но как может он теперь сдать?! — то разве только потому, что окажется без сил. Но у него будет сознание, что он отдал своей стране (также и Женевьеве) самое существенное, самое лучшее, что у него есть.
И пусть Рейнольд хитрит. Пусть, если ему хочется, подает снизу, подрезая мячи, — Жан всегда начеку. Вольно Рейнольду давать свечи, пользоваться укороченными мячами, впрочем столь точными, столь совершенными, что удары его вызывают аплодисменты толпы, — если Жан сперва и проигрывает свою подачу и следующую игру, то происходит это с попеременными, нескончаемыми «больше». Жан позволяет себе такое отступление лишь для того, чтобы немного перевести дух и еще с большей силой устремиться вперед.
Счет игр 3:3. Это никого не вводит в заблуждение. Во всяком случае, не Жана, который знает, что он делает, куда идет.
Теперь он снова берет на себя руководство боем.
Еще раз, готовясь к подаче, он сгрызает кусок сахару.
Мячи переменили. Жан доволен этим, так как от сильных ударов старые — так скоро! — начали терять упругость. Ему необходимо, чтобы они максимально отскакивали. Это способствует той жестко закрученной подаче, которой он в этот момент разражается.
Отзвук гулких ударов разносится звукоусилителем. Звук этот перекрывает лишь голос судьи, нанизывающий цифры. Несколько облачков появляются на небе и порой отбрасывают на площадку колеблющиеся тени. При каждой неудачной подаче, при каждом «за» голос судьи на линии повышается до крика. В этой нарушенной тишине Жан продвигается вперед, подобно бесстрашному солдату, идущему на штурм укрепления, неуязвимо продолжающему свой смертный путь под пулями. Это в своем роде герой, и подлинный. Его воля, мощь, сноровка, смышленость, то, как он преодолевает все опасности, — превращают его в некое божество, в котором больше не сомневается ни один из его почитателей. Все в его руках превращается в чудо. И зрители привыкают к чуду. Если случайно он и проиграет мяч, зрители знают, что это плата за саму игру, и никто не волнуется за него.
Он играет так быстро, так хорошо, что Рейнольд как бы сметен с площадки. Великан уменьшается в росте. Кажется, он сгибается под ударами. Но, несмотря на это, Жан не щадит его. Разве может он смилостивиться над Рафаэлем?
Действие развивается теперь с невероятной быстротой. Настоящий смерч обрушивается на Рейнольда и сметает все на своем пути. Но вот подымается ветер и вмешивается в игру. Жан использует его. Он прибегает к его помощи, чтобы удержать в должных пределах мячи, которые могли бы оказаться чересчур длинными; пользуется его помощью, чтобы с еще большей скоростью подтолкнуть другие, когда ветер дует ему в спину. С удачливостью охотника, стреляющего в летящую по ветру в четырех-пяти метрах от него куропатку, Жан целится, стреляет, поражает, убивает.
Никогда игра не кончалась так быстро.
Кончено. И сам Рейнольд присоединяется к толпе, приветствующей Жана, и аплодирует ему.
Безбрежная радость волной нахлынула на победителя. Он выиграл второй сет. Теперь он начнет третий, чувствуя себя сильнее, чем когда-либо.
Украдкой он мысленно возвращается к Женевьеве, но не как ранее, а неотделимо от Рафаэля. Так будет до самого конца игры. Быть может, кто-нибудь сообщит ей последние новости на корте, где она сейчас должна играть. Тогда она поймет, что творится у него на душе.
Возле вышки судьи Рейнольд вытирает шею мохнатым полотенцем, которое оставил здесь при выходе на корт. Жан на сей раз чувствует, что грудь, руки, тело сухи.
Рейнольд пьет. Жан воздерживается от минеральной воды. А в мыслях у него лишь одно: поскорее начать, выиграть третий сет! Судья на линии — тот, в глубине, ближайший к выходу игроков — поднимается со стула. У него в руке маленький листок бумаги, который ему только что вручили. Он протягивает его судье, и видно, как толстяк наклоняется, чтобы взять записку. Он внимательно прочитывает ее, затем откашливается, прочищает горло.
— Алло! Алло! — произносит он в наступившей тишине. — Перед возобновлением игры и началом третьего сета теннисная федерация просит меня объявить следующее: финал женского Кубка, так называемого Кубка Санджерс, будет разыгран здесь, как предусмотрено нашей программой, после встречи между Рейнольдом и Гренье — последней игры на Кубок Дэвиса. Встречаются мадемуазель Ван Оостен и госпожа Армстронг, выигравшая вчера полуфинальную встречу. Мадемуазель Перро получила легкое повреждение в только что состоявшейся встрече с мадемуазель Ван Оостен и выбыла из состязания.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
С Женевьевой случилось что-то!
«Легкое повреждение», — сказал диктор.
Что с ней могло приключиться?
Должно быть, один из несчастных случаев, являющихся ходкой монетой спортивных встреч: вывих ноги, неудачное падение, легкое растяжение связок.
