говоря, можно сказать, что летуны в армейские госпитали попадали не так уж и часто. Большинство из них были с тяжелыми ожогами, и лежали, соответственно, в ожоговых отделениях. А легкораненые вообще сразу устраивали скандалы и требовали направить их на долечивание в свою часть, там, мол, и врач и санитарки, и койки в санчасти тоже есть. Так что на меня смотрели, как на диковинку, и требовали рассказов. Ведь с земли воздушный бой очень трудно понять. Самолетов в августе-сентябре над Сталинградом было очень много, как мух над выгребной ямой, — попробуй, пойми, кто там свой, кто чужой. Вертится клубок самолетов на полутора-двух километрах, трещат очереди, вот кто-то задымил и упал. Висят парашюты, а кто там под ним болтается? Не известно… Летчик еще мог бы разобраться по силуэтам самолетов, по трассерам, тактике действий и цвету парашютов, да и то это не просто, а уж пехота…
Я и воспользовался этим немножко. В своих целях, конечно. Уж очень ребята страдали от ран. Стонали, кричали даже ночью, когда себя не контролировали, не заснешь. Вообще-то, мы все считались как бы легкоранеными, в основном — пулевые и осколочные ранения в мягкие ткани конечностей, ни кости, ни крупные сосуды не задеты. Пребывание в госпитале до тридцати дней, и — пожалуйте, товарищи командиры, снова на фронт. Но боль-то от ран, пусть и легких, никуда не денешь. Поэтому, плетя всякие байки, я заглядывал моим соседям в глаза, и понемножку снимал болевые ощущения. Полностью ведь нельзя — это сразу будет отмечено медиками на перевязках, например, или при процедурах. Но и то, что я делал, помогало. Ребята стали легче переносить лечение, и, главное, лучше восстанавливались. Да и ночью в палате стало спокойнее, хоть выспаться можно было. Кстати, это все через день-другой отметили, мол, ты, Виктор, счастливчик, и нам толику удачи и облегчения принес.
А я ночами, закрыв глаза, пробовал свои возможности — как они там? Существуют ли еще? Слушаются ли меня в новом теле? Все оказалось в порядке — и есть, и слушаются как миленькие. Вот сейчас я мягко так, ненавязчиво, попросил Костю-сапера перевернуться на другой бок, а то его храпом можно немцев целыми взводами глушить, как ударной волной от взрыва сотки. Только телепортацию тут трудно пока проверить. Кроме кабины самолета и этой самой палаты, я в этом мире еще ничего и не видел. Так что скакать покуда некуда. Сидим, ждем.
А утром я отловил Пахомыча.
— Слушай, Пахомыч, а где мои документы и оружие?
— Так вас, товарищ младший лейтенант, безоружного привезли. Наверное, комендантские пистолет забрали. А документы в канцелярии, выдадут при выписке. Планшетка была, так ее вашему комиссару передали. Комбинезон ваш на тряпки пошел, рваный и в крови весь был, одного сапога не было — то ли в воздухе слетел, то ли в Волге остался. Вот и все.
— Ладно, Пахомыч, понял, что голый я и босый, как новорожденный. Штаны-то хоть дадите? Ну и хорошо. А сейчас, сделай-ка ты мне вот что… Винтовочную пулю найдешь? Хорошо. Вода у вас волжская? Ну да, понятное дело, и земля, стало быть, сталинградская. Значит, так…
Вчера это было. А сегодня и понадобилось. Ведь как знал, как чуял. Ближе к вечеру Пахомыч, напряженно улыбаясь, как-то бочком просеменил к моей койке, нагнулся и прошептал: 'Товарищ младший лейтенант, за вами пришли…'
Приехали! Пришли за мной, надо же! Кто пришел-то? Пошли, поглядим. Пахомыч подал мне жуткого коричневого цвета бесформенный халат, костыль, и помог проскакать между тесно стоящих коек. В коридоре госпиталя он придержал меня за руку и глазами показал на третий этаж. В каком-то кабинете без таблички на двери меня ждал пожилой майор. То, что это майор, я и сам знал — две шпалы, а вот его петлицы мне были не знакомы. Темно-зеленые петлицы с красным кантом, эмблема — щит с двумя мечами. Военная прокуратура, что ли? Ладно, поглядим, что дальше будет.
— Вы свободны, боец. Подождите лейтенанта за дверью, — отпустил Пахомыча майор. — А вы, товарищ младший лейтенант, садитесь вот сюда, на кушетку. Тут вам будет удобнее.
— Так, товарищ Туровцев, устроились нормально? Как нога? Как себя чувствуете? Ну и хорошо, что хорошо. Вот, возьмите. Приложите эту штуку к ране… ничего-ничего, можно и поверх бинтов. Та-а-к, не пугайтесь! Она сейчас рассосется. Держите еще две — приложите завтра и послезавтра. А больше и не надо. Вот и все, МАСТЕР, времени у меня нет, мне надо побыстрее вернуть это тело хозяину. Он тут проводил опрос одного красноармейца, подозреваемого в самостреле. Так что ближе к делу. Оно, на мой взгляд, закончено. Претензии есть? Пожелания? Тогда давайте завершать сделку. Мне пора обратно, там меня с нетерпением ждут, как вы помните.
Опаньки! Вот так военюрист! Регистратор по мою душу пожаловал. Ну, что ж. Я его уже ждал. Дело есть дело. Они свою часть сделки выполнили и перевыполнили. Теперь моя очередь.
— Пригласите санитара, товарищ военюрист второго ранга… Пахомыч, принеси быстренько ту коробку, которую ты вчера помогал готовить. У меня в тумбочке, ну, ты помнишь…
Пока Пахомыч бегал за вещественным паролем, я переговорил с регистратором.
— Что с сознанием летчика, Регистратор?
— Как вы и просили, сознание Туровцева сохранено. Он находится в состоянии… у вас нет такого термина. Чтобы вам было понятно, представьте, что он спит и видит сон. Он все понимает, все осмысливает и запоминает, но активно вмешиваться и влиять на реальность не может. Вместе с тем, если ваша матрица сознания будет каким-то образом удалена, Туровцев естественно и легко вернет себе свое тело и будет помнить все происшедшее с вами как свое прошлое. Таково было ваше решение. Я не ошибаюсь? Правда, я не понимаю, зачем все это…
— Да нет, все верно… Да, входите! Спасибо, Пахомыч, подожди там, я скоро… Вот, Регистратор, получите. Это пароль. Здесь сталинградская земля, вода из Волги и винтовочный патрон. Порох я удалил. Все эти вещи вы должны передать моему телохранителю Дубелю. Для него это будет свидетельством того, что мой переход состоялся и я жив. Он вернет вам капсулу и пленника. Мы в расчете. Претензии есть? Пожелания? Тогда сделка завершена. Благодарю вас, Регистратор. Вы сделали для меня невозможное, и я это ценю. А что касается Виктора… Не могу я иначе, ведь я выжил, а это значит, что и он жив. И пусть будет живым, кто знает, что еще в жизни будет. Ну, прощайте и не держите зла. Передавайте Дубелю приветы всем, кто меня помнит, хорошо? Прощайте, легкого вам пути.
Регистратор коротко и как-то странно взглянул на меня и резко направился к двери кабинета. Потом остановился, также резко вернулся, и, сняв с руки часы, что-то в них подкрутил и протянул мне.
— Возьмите, мастер, я тоже не могу иначе. Знаете, ваше желание выжить и победить в том бою… нет, не так! Победить и выжить — так будет правильнее. Боюсь, что мы утратили такое чувство и такую решимость… Мы уже другие… более слабые, что ли. Я, наверное, говорю путано и непонятно? Не обращайте внимания. Возьмите мой подарок, это нарушение, но я иду на него со спокойной совестью. Это хроно… предохранитель, что ли? В общем, это устройство может один раз, запомните — ОДИН РАЗ, вернуть вас на несколько минут назад в прошлое. Чтобы спасти свою жизнь… или потерять ее; с вами не поймешь, что вы выберете. Для активации прибора резко утопите эту кнопку и сдвиньте ее до упора против часовой стрелки. Теперь все. Прощайте, мастер, прощайте навсегда!
Раздался звук шагов, стук двери, голос Пахомыча. Я стоял, глядя на подарок, и думал, что стал слабее. Лучше бы я его не брал, честное слово. Такой спасательный круг решимости в последнем бою не прибавит. Но, что сделано, то сделано. И не взять я не мог. Видно было, что дарил он мне эту штуковину от души. Зачем же в эту душу плевать. А подарок… глядишь, и пригодится подарок.
Глава 2
Как только я зашел в свою палату, на меня требовательно уставилось несколько пар встревоженных глаз ребят.
— Виктор, что случилось? Кто приезжал? Особисты?
— Да успокойтесь вы, ребята! Тут один военюрист в госпитале по своим делам был. Ну, узнал каким- то образом про меня. Мы с ним земляками оказались. Вот и покалякали немного, с орденом он меня поздравил и разошлись. А вы что тут себе вообразили? Что я шпион или самострел, что ли?
— Ты брось шутковать, Витька! — отозвался лейтенант-танкист Серега, грубоватый, решительный и честный парень. — Как этот паразит Пахомыч тебя выхватил, прямо как на допрос. Ну, я ему щас задам,
