глаза.
— Отче, я согрешил, — сказал он печально. — Вы помните моего голубого ангела?
— Да, конечно…
— Я думаю, это не ангел, отче. Думаю, это суккуб, и он меня околдовал. Я болен. Мне не хватает воздуха. Вы должны мне помочь.
— Болен? Что же у тебя болит?
— У меня болит не тело, сеньор. Это что-то внутри, что не имеет формы и, тем не менее, занимает меня полностью. С душой у меня что-то не в порядке, сеньор мой. Боль сжимает мне грудь, я не могу спать, ее образ стоит передо мной, ее глаза я вижу в глазах окружающих. Мне кажется, что она на меня все время смотрит, что я чувствую ее запах, когда иду куда-нибудь… — Он горестно покачал головой и пояснил: — А я хочу, чтобы она это делала, потому что, как только подумаю об этом, сердце начинает биться сильнее и душе в груди становится тесно. Я чувствую, что она меня себе подчинила, она заслонила собой огромную любовь к Богу, которую я всегда испытывал, и теперь я могу думать только об одном — как бы мне увидеть ее снова.
Саласар слушал молча. В какой-то момент он испугался, что ежедневные допросы подозреваемых в связях с дьяволом да еще ночь, проведенная в одиночестве в лесу, по слухам заколдованном, окончательно свели юношу с ума. Инквизитор решил, что было бы уместно рассказать ему одну историю, которая в любом случае пойдет на пользу.
— Известна ли тебе история Эухенио де Торральба? — спросил Саласар.
— Нет-нет, сеньор, — робко ответил тот.
— В начале прошлого века Эухенио де Торральба, молодой кастилец, изучал в Риме медицину и философию. Торральба происходил из семьи старых христиан, которым и в голову не могло прийти, что через несколько лет они увидят одного из своих родственников под судом святой инквизиции.
— А что с ним случилось? — спросил Иньиго, словно очнувшись от забытья.
— Во время одного из своих путешествий он подружился с доминиканским монахом, братом Педро, который внушил ему, что, если он хочет узнать правду о далеком прошлом, а также выяснить, что его ожидает в будущем, если хочет узнать способ лечения в тех случаях, когда медицина оказалась бессильна, и узнать ответы на любые вопросы, он готов свести его с добрым ангелом по имени Закиэль, который может сообщить ему все эти сведения, не считая огромного количества других услуг.
— Закиэль? Я не знаю, как зовут моего ангела, — пробормотал Иньиго, судя по виду, разочарованный.
Саласар продолжил свой рассказ:
— Когда Торральба впервые увидел Закиэля, тот имел облик дряхлого белого человека в некоем подобии красной епитрахили, поверх которой было надето черное одеяние. Он одинаково уверенно, без всякого акцента, говорил и на латыни, и на итальянском и не позволил Торральбе до себя дотронуться.
— Я-то смог дотронуться до моего ангела. Лучше бы этого не было, потому что уверяю вас, сеньор, у него вид совсем не дряхлого человека, — сокрушался Иньиго.
Саласар продолжал:
— Закиэль предсказал Торральбе смерть Фердинанда Католика до того, как это случилось. Но ангел, судя по всему, не только обладал способностью предсказывать будущее, но и защищал молодого человека от возможных греховных соблазнов и за полтора часа домчал его из Вальядолида в Рим и обратно, чтобы он мог поприсутствовать при штурме города императорскими войсками.
— И все это правда? — удивленно спросил послушник.
— Святая инквизиция решила, что нет. Инквизиторы, занимавшиеся этим делом, пришли к выводу, что Эухенио де Торральба — сумасшедший. Они подумали, что не стоит подвергать его пыткам, наказывать или приговаривать к смерти.
— Мораль этой истории заключается в том, что у меня, по-вашему, с головой не все в порядке? — Иньиго выглядел обиженным. — Мне бы хотелось, чтобы это было так, сеньор, только я уверен, что не бредил. Все происходило наяву, физически реально! Но что хуже всего, сегодня я уверен в том, что это был не ангел, как в случае сеньора Торральбы. — Он оглянулся по сторонам и зашептал на ухо инквизитору: — Это была маленькая женщина, которая пахнет зеленой лист вой, у нее нежная кожа и упругие бедра. — Говоря это, послушник закрыл глаза, потому что ему было стыдно признаваться в этом Саласару. — Я согрешил, отче, нарушил обет целомудрия. Думаю, это суккуб, я попал в его сети, и он завладел моим телом и душой.
— Ты уверен, что не выдумал этого, Иньиго?
— Ох, сеньор, я был бы счастлив, если бы все было так, как вы говорите.
Иньиго шаг за шагом рассказал инквизитору обо всех своих встречах с голубым ангелом. Напомнил ему и о письме Хуаны, вновь заявив о том, что вовсе не ему принадлежит заслуга обнаружения слов, которые таила в себе бумага: мол, это он, то есть она, у него нет оснований сомневаться в этом, вошла ночью в комнату, чтобы помочь ему найти способ прочитать письмо.
— Это могли быть и те четверо колдунов, — предположил Саласар. — Ведь именно у них оказались бумаги, исчезнувшие в ту ночь из твоей спальни. Может, это была девчонка, та самая Каталина, которая…
— Нет-нет, сеньор, — возмутился Иньиго. — Это была не она. Не знаю, как эти четверо вынесли мои записки из опочивальни, однако уверяю вас, что не они расшифровали послание и уж, конечно, не Каталина вызывает во мне все эти чувства. Мой голубой ангел не имеет никакого отношения к этим четверым. — И он пояснил: — На следующее утро, перед тем как найти проявленное письмо Хуаны на тумбочке, я узнал запах моего ангела, оставленный на моей одежде. Он похож на запах папоротника. Мои простыни пахли ее телом, оно издает такой же насыщенный аромат, как отвар мяты.
Саласар загадочно улыбнулся:
— Полагаю, это не суккуб, Иньиго, я также не думаю, что ты околдован. Это гораздо более земная вещь, хотя тебе она сейчас кажется исключительной. — Саласар пристально посмотрел ему в глаза и предложил: — Мы могли бы прийти к соглашению, если хочешь. Я прощу тебе твои грехи, если ты простишь мне мои. Так мы от них освободимся, и все останется тайной исповеди. Как тебе кажется?
— Но, сеньор, я еще не обладаю полномочиями, чтобы…
— Ну-ну, Иньиго, давай не будем такими формалистами. — И начал: — Аве Мария Пречистая…
Иньиго безмолвствовал. Саласар повторил:
— Аве Мария Пречистая…
— Без греха зачавшая? — не очень уверенно ответил послушник.
— Знаешь, почему я думаю, что твой голубой ангел не суккуб? — Иньиго отрицательно покачал головой. — Потому что я не верю ни в суккубов, ни в инкубов,[16] более того, я даже не верю, что существует дьявол, который, как предполагается, их создал. Так что, — он пожал плечами, — как видишь…
— Вы не верите в существование дьявола? Но тогда…
— Тогда — ничего. Я намерен продолжить поиски, чтобы убедиться. Вот так-то, дорогой Иньиго.
— Но если та, о которой я говорю, не суккуб, тогда кто? Уверяю вас, что мне это не привидилось.
— Я тебе верю, и если бы это происходило не сейчас, в данный момент нашего Визита, когда я убедился в том, что за нами наблюдают, когда у меня появилась уверенность в том, что охотники за ведьмами придумывают обвинения и запугивают людей, чтобы усложнить нам задачу, я бы сказал тебе, что ты влюблен, что это бывает с каждым хотя бы раз в жизни. И как же несчастен тот человек, с кем этого ни разу не случалось! — Саласар печально улыбнулся. — Знаю, было бы замечательно, если бы я мог сказать тебе, что клирики, принявшие целибат и соблюдающие безбрачие, могут быть свободны от его выполнения, но, как тебе известно, это не так. У меня было много случаев убедиться, что все запретное становится в тысячу раз привлекательнее, чем то, что разрешено. Конечно, это не означает, что я предлагаю тебе этим заниматься и дальше, потому что ты дал обет безбрачия. Что в действительности отличает человека от простых животных, так это его способность брать на себя обязательства. Но не стану врать тебе, Иньиго, утверждая, что ты совершил тягчайший из грехов, потому что ничего из того, что тебе удастся совершить за всю оставшуюся жизнь, не позволит тебе чувствовать себя более живым, чем ты чувствуешь себя сейчас. Ты будешь прислушиваться к малейшему писку насекомых в листве в надежде услышать звук ее шагов,
